Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

– Барин Аркадий Евгеньич померши…

Елена Григорьевна расслышала эту фразу и тихо вскрикнула. Арсений струсил, что, может быть, напрасно сразу проговорил все дело и напугал барыню прежде времени, и, чтобы поправить ошибку, закрыл рот рукою.

– Ты что-нибудь путаешь… – строго заметил Павел Максимович, подавая руку Елене Григорьевне.

– Никак нет-с, Пал Максимыч… Я, значит, отворил дверь в ихний номер, а они изволят лежать на полу и не дышат-с… я и побежал объявить вам… Ноги даже трясутся со страху… Как есть без дыхания лежат на ковре у письменного стола…

Все трое ускоренным шагом отправились к кургаузу. Елена Григорьевна тяжело дышала. До кургауза было всего минут десять ходьбы, но эта дорога сейчас показалась бесконечной. Было уже темно, и Павел Максимович по близорукости несколько раз запинался на совершенно гладкой дорожке. Человек Арсений из вежливости не решился обойти господь, а свернул на соседнюю дорожку и побежал бегом.

– Доктора… Ради Бога, доктора! – крикнула ему вслед Елена Григорьевна.

– Слушаю-с! – долетел из темноты ответ.

– Доктора! – крикнул Павел Максимович охрипшим от волнения голосом.

– Слушаю-с…

Гунгербургский курзал по вечерам освещался как-то особенно приветливо, точно он был насыщен уютным теплом. Номер Елены Григорьевны выходил прикрытым полосатою маркизой балконом к морю, и сейчас можно было видеть отворенную дверь, потому, что на письменном столе Аркадия Евгеньевича горела лампа.

– С ним это случалось и раньше, – говорила Елена Григорьевна, подбирая шелестевшую шелковую юбку. – Да, случалось… в Киеве… потом когда мы были в Варшаве… У него сердце не в порядке… Ведь вы знаете доктора Брусницына? Полный такой… Мы с ним встречаемся за табльдотом… Так он предупреждал Аркадия Евгеньича…

– Доктор сам, кажется, тоже болен?

– И даже очень болен… У него тоже сердце… Он так спокойно говорит о своей смерти…

– Я не люблю людей, которые много едят, – заметил Павел Максимович совершенно не к месту, припоминая прекрасный аппетит доктора Брусницына.

Человек Арсений встретил господ в дверях номера; в коридоре, толпилось несколько горничных, а в номере толстый доктор Брусницын, стоя на коленях, старался привести лежавшего на полу больного в чувство.

– Доктор, ради Бога, что случилось? – умоляюще шептала Елена Григорьевна, опускаясь на колени, чтобы поддержать бессильно перекатывавшуюся голову больного.

– Ничего особенного… – грубовато ответил доктор. – Дайте одеколон… Может быть, есть английская соль… Натирайте одеколоном виски… Человек, принесите льду… Мадам, помогите расстегнуть рубашку…

Елене Григорьевне, несмотря на волнение, невольно бросилась в глаза эта рассчитанная грубость доктора. Раньше он был совсем другим. Но теперь было не до этого, и она покорно исполняла докторские приказания. Больной лежал на левом боку. Это был среднего роста худощавый господин с мертвенно-бледным лицом и плотно сжатыми губами. Большой лоб оттенялся густою темною шевелюрой, в которой уже сквозила преждевременная седина. Темные усы скрывали некрасивый чувственный рот. В общем это было самое обыкновенное лицо, которое оживлялось только странными серыми глазами, пристальными, строгими, насмешливыми и в минуту возбуждения казавшимися совсем черными. Но сейчас эти глаза были закрыты, и лицо оставалось обыкновенным.

Павел Максимович стоял около письменного стола и смотрел, как умело и быстро руки Елены Григорьевны исполняли докторские слова. Доктор раза два вскидывал на него свои глаза и почему-то считал нужным морщиться. Сознавая свою бесполезность, Павел Максимович все-таки не решался уйти в свой номер Ему казалось, что это бегство может обидеть Елену Григорьевну. Когда больной полуоткрыл один глаз, Павел Максимович вздрогнул от какого-то терпкого и неприятного ощущения, как дрессированное животное, когда к нему подходит хозяин. Боже мой, как бы он был счастлив, если бы эти глаза никогда не открывались.

– Что вы тут стоите? – обратился к нему доктор, хмуря брови. – Помогите нам перенести его на кровать… Мадам, вы поддерживайте голову…

Несмотря на свою худощавость и маленький рост, больной оказался настолько тяжелым, что потребовалась помощь Арсения. Когда больной был положен в кровать и раздет, он тяжело вздохнул и удивленно открыл глаза.

– Ну, вот все и кончилось, – недовольным голосом заметил доктор. – Теперь покой, покой и покой… Я кстати пропишу одну микстурочку, которая, в сущности, и не нужна. Да… Крепкий куриный бульон… молоко, а еще лучше простокваша… и больше ничего.

Доктор любил подшучивать над своей медицинскою кухней и в то же время обижался, если другие шутили над ней. Написав рецепт, он грузно поднялся и, не простившись, пошел к дверям. Елена Григорьевна догнала его в коридоре.

– Доктор, ради Бога, что с ним?

Доктор остановился, посмотрел на нее через очки и сухо спросил:

– Он много пил?

– Никогда!..

– Вы в этом убеждены? Гм… Может быть, он страдал некоторыми грехами юности?..

– Доктор!..

Доктор задал еще один вопрос, который заставил Елену Григорьевну покраснеть с ушами. Она быстро повернулась и бегом бросилась в свой номер. Доктор посмотрел ей вслед, снял очки и долго их протирал, точно они мешали ему просмотреть что-то такое важное и решающее.

– Он знал толк в хороших сигарах, а это главное… – бормотал доктор, спускаясь по лестнице в общую залу. – Да, самое главное…

Человек Арсений был немым свидетелем этой сцены и, провожая глазами спускавшегося по лестнице доктора, обругал его требушиной. Зачем он обижает барыню, которая всегда дает на чай?

Павел Максимович оставался у постели больного, который лежал с закрытыми глазами. Он дышал неровно, с усилием набирая воздух. Когда Елена Григорьевна вернулась, он открыл глаза, и Павлу Максимовичу показалось, что он улыбнулся.

– Тебе лучше, Аркадий? – тихо спросила Елена Григорьевна, наклоняясь к нему.

– Ничего… пройдет… – с трудом ответил он.

Она видела по его беспокойному взгляду, что он что-то старается припомнить и не может. Павел Максимович ушел в кабинет и принялся осторожно шагать по мягкому ковру. Его внимание обратил валявшийся на полу разорванный конверт, которого он раньше не заметил. На письменном столе лежало письмо, вероятно, – вынутое из этого конверта. Павел Максимович никогда не читал чужих писем, но именно это лежавшее на столе письмо тянуло его к себе, как магнит. У него мелькнула мысль, что между этим письмом и обмороком Аркадия Евгеньевича есть какая-то связь. Не отдавая себе отчета, что делает, Павел Максимович каким-то крадущимся шагом подошел к столу, схватил письмо и быстро спрятал его в карман. Как раз в этот момент вошла Елена Григорьевна и удивилась, что Павел Максимович покраснел и как-то виновато спрятал руку в карман.

IV

Павел Максимович прямо убежал из номера, оставив Елену Григорьевну в полном недоумении. У него стучала кровь в висках, сердце билось тяжело, голова горела. Его номер был в конце коридора и