Мой спаситель - Глиннис Кемпбелл

Он смотрел ей в глаза. Что он там увидел? Страх? Чувство вины? Сожаление? Жалость? У него было достаточно девственниц, чтобы знать, какой непредсказуемой может быть их реакция. Некоторые плакали. Другие в гневе бросались на него. Третьи были убеждены, что будут гореть в аду. Но Дункан обладал терпением и проявлял понимание, так что в конце концов все они не сожалели о случившемся.

До сих пор.

Будь проклята Лине, ведь он был так нежен с ней. Он был терпелив, отложил удовлетворение собственных нужд, чтобы выполнить ее желания, причинив ей как можно меньше боли. Она ведь хотела его. Он чувствовал это по ее поведению. Тогда почему она так поступила? Сжав кулаки, он поднял руки кверху, глядя на них так, словно пытаясь найти ответ.

В приоткрытую дверь потянуло сквозняком, отчего угли в очаге вновь заалели. И вдруг он понял.

Лине де Монфор использовала его. Эта мысль оставила горький привкус во рту. Девчонка использовала его, заставила его поверить, что она хочет его, чтобы он сыграл ей на руку. Она с самого начала намеревалась бросить его. Маленькая глупышка собиралась действовать в одиночку. Она решила, что он ей больше не нужен — простолюдин, который превратился в камень на ногах. До сих пор он обеспечивал ее безопасность, а теперь, когда они оказались так близко от замка де Монфор, она не нуждалась в его услугах. Она выбросила его, как выбрасывают старую тряпку. С самого начала, горько подумал он, она намеревалась отделаться от него.

Ее страсть была ложной, ее крики — фальшивыми. То, как она прижималась к нему, хотела его, слилась с ним в их совместном путешествии в рай, — все было ненастоящим. Сердце Дункана сжалось от боли. Он снова рванул узы, которые, казалось, только затягивались туже с каждым движением. На лбу выступил пот, а вены на шее вздулись от напряжения. Он дергал за веревки снова и снова, чувствуя, что злость и отчаяние становятся все сильнее.

На мгновение он замер, тяжело дыша, набираясь сил для следующей попытки, и вдруг вспомнил такое, отчего у него в жилах застыла кровь. Он отдал ей свое кольцо, перстень де Ваэров. И девчонка унесла его с собой.

Его отчаянный крик заглушил тряпичный кляп, а его метания на соломенном матрасе вовсе не были слышны. Тем не менее он замер, когда кто-то, привлеченный шумом, осторожно толкнул дверь в его комнату и та с противным скрипом отворилась.

В нем вспыхнула слабая надежда: может быть, все-таки Лине раскаялась и вернулась. Потом он скривился от презрения к самому себе. С какой готовностью он простил бы ее!

Но это была не Лине. И, завидев в дверях две нечеткие фигуры мужчин в клобуках, он понял, что его ждут большие неприятности. Внимательно вглядываясь в темноту, едва дыша, он смотрел, как двое мужчин украдкой приближаются к нему. Один из них поднял обугленное полено из очага, подул на него, и оно разгорелось, осветив комнату.

Еще никогда он не чувствовал себя таким беспомощным. Он лежал связанный, с кляпом во рту, а к нему с самодовольными ухмылками, откинув капюшоны монашеских одеяний, приближались Томас и Клайв.

Луна серебрила барашки волн, тихонько набегающих на испанский берег, отчего казалось, будто в воде искрятся драгоценные камни. Корабли покачивались на якорях — высокомерные и величественные галеоны, старые рыболовные шхуны, затонувшие суда, низко осевшие в волнах. Но нигде Роберт не мог разглядеть внушительных и импозантных парусов «Черной короны».

— Корабль — его здесь нет? — Анабелла прижалась к нему, положив нежную ручку ему на грудь.

Роберт вздохнул. Как привычно и естественно было держать ее в объятиях. Казалось невозможным, что они знакомы всего лишь несколько дней.

— Я не вижу его, — сказал он.

— И что ты будешь делать? — Она взглянула на него своими огромными темными глазами — глазами, в которых светилось такое доверие к нему, что ему казалось, что он способен на все.

— Я найду его. Как-нибудь я найду Дункана. Если его нет в Испании, я вернусь в Англию и…

— Нет, только не туда, — взмолилась она. — Нога моя больше не ступит на берег этой страны, после того как…

— Ш-ш, Анабелла, — он принялся успокаивать ее, гладя по шелковистым черным волосам. — Это ведь не я разбил твое сердце. Я бы тебя никогда не оставил. Ты знаешь это.

Она слабо улыбнулась.

— Кроме того, — добавил он, проведя кончиком пальца по ее носу, я знаю несколько священников в Англии, которые смогут обвенчать нас без обычной двухнедельной отсрочки.

Глаза Анабеллы, похожие на бархат, засияли. Она встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. Ее дыхание было сладким как мед.

— Я тебя обожаю, Роберто, — прошептала она, — как счастлив твой товарищ, что у него есть такой верный напарник. Я могу только надеяться, что ты найдешь его.

— Я должен найти его, — отозвался он с кривой улыбкой. — Иначе как же смогу похвастаться своей удачей и показать ему свою красавицу жену?

Он снова обнял ее и устремил взгляд на черное бескрайнее море. Улыбка медленно увяла на его лице. Где-то там его друг, его лорд, наследник де Ваэров, плыл по воле судьбы. Разыскивать Дункана было все равно что искать иголку в стоге сена.

Лине вздрогнула. Луна проглядывала сквозь густую листву над головой, бросая пятна света между деревьями на извилистую лесную тропинку. Сверчки прекратили свои песни, когда она вступила в их сумеречный мир, и мыши разбегались во все стороны в поисках укрытия. Треск каждой ветки под ногами заставлял учащенно биться ее сердце.

Это был самый отчаянный поступок, который она когда-либо совершала. Даже если она не замерзнет до смерти или не заблудится в темноте, то может стать жертвой волков или их собратьев из рода человеческого — разбойников и воров с большой дороги. Она чувствовала себя кроликом, которого в открытом поле преследуют гончие.

Но угрызения совести заглушали чувство страха. Холодные объятия ночи представлялись ей желанным наказанием за содеянное, пока она пробиралась по тропинке, отводя от лица мокрые листья и борясь со своей совестью. Она даже не осмеливалась думать о том, что произошло между ними, — интимность, жаркие и страстные слова любви. Воспоминания причиняли боль, как незажившая рана.

Лине предала своего отца. И она никогда не сможет исправить свою ошибку. Это было как рваный шов в вязке. Сколько бы стежков вы ни накладывали сверху, брак по-прежнему оставался заметен, и зачастую каждый последующий ряд вязки только усугублял его. Она только что сделала такой шов и боялась, что эта ошибка будет преследовать ее всю оставшуюся жизнь.

Первый удар всегда самый худший.