Мой спаситель - Глиннис Кемпбелл

Первый удар всегда самый худший.

Этот не был исключением. Кулак врезался в живот Дункана, отчего тот буквально согнулся пополам и его вывернуло наизнанку. После этого тело само установило предел того, что оно способно вынести. Так что хуже быть уже не могло. Они разбили ему губу, разорвали щеку, подбили оба глаза, но он не чувствовал боли. Вместо этого он сосредоточился на образе Лине, который навеки останется у него в памяти, когда она стояла и смотрела на него виноватыми глазами, перед тем как совершить свое жуткое предательство и уйти.

Он должен понять. Он должен найти причину ее жестокости. Даже если это будет последнее, что он совершит в этой жизни, он вытрясет из нее душу, но узнает правду. Только эта мысль и поддерживала в нем жизнь, пока пираты безжалостно избивали его.

Наконец их энтузиазм и силы начали истощаться перед лицом подобной нечувствительности их жертвы. Они прекратили избиение и начали поздравлять друг друга с викторией, ожидая, пока Дункан придет в себя. Он же сражался с туманом забытья, который норовил поглотить его. Сколько прошло времени, несколько часов или несколько минут, он не знал. Когда он пришел в себя, два испанца вели ожесточенную словесную баталию.

— Мы должны узнать, куда она ушла, — говорил Клайв.

— Давай я выбью это из него.

— Ты уже и так забил его до полусмерти, ты, придурок! Кроме того, я не думаю, что это сработает. Этот ненормальный скорее умрет, чем скажет нам. — Последовала долгая пауза. — Нет, надо подумать.

— А почему вообще не убить его, а? — спросил Томас. — Если он не заговорит, какой от него толк?

— У тебя ослиные мозги! — прошипел Клайв. — Он может не сказать нам, где она. Но если мы отпустим его, то есть если он будет думать, что сбежал, то может привести нас к ней.

— Отпустить его? Мы не можем отпустить его, — заныл Томас, как капризный ребенок.

— А как еще нам найти девчонку?

Томас только сплюнул в ответ.

— Мы поступим по-моему, — объявил Клайв. — А потом мы убьем его.

Дункан был жестоко избит. На его теле не было места, которое не кровоточило бы и которое не украшали бы синяки и ссадины. Когда он осторожно провел языком по нижней губе, во рту появился металлический привкус. Каждый вздох причинял невыносимую боль. Глаза у него так заплыли, что он с трудом различил Клайва, который приближался к нему с кинжалом в руках. Сохрани его Господь, он был не в состоянии выполнить то, что задумал. Но он знал, что должен это сделать.

В ту секунду, когда Клайв разрезал веревку на запястье Дункана, он высвободил руку из пут и схватил пирата за кисть. Резким рывком, на который ушли его последние силы, он развернул лезвие так, что оно смотрело в живот испанцу.

У того от удивления отвисла челюсть. Прежде чем он успел закричать, Дункан вогнал кинжал по самую рукоятку ему под ребра. Пират шумно выдохнул, и из уголка его по-прежнему открытого рта потекла струйка крови.

— Клайв! — заорал его напарник.

Дункан поморщился от боли, выдергивая клинок из мертвого тела пирата. Полагаясь на удачу, он перехватил кинжал за лезвие и метнул его через комнату. Счастье сопутствовало ему. С глухим стуком лезвие навылет пробило черное сердце второго злодея. Обессиленный, Дункан откинулся на постель раньше, чем бездыханное тело испанца рухнуло на пол.

Он отключился. Прошло много времени, прежде чем он очнулся, хотя ему казалось, что он пробыл без сознания недолго. Когда Дункан пришел в себя, было еще темно и в комнате витал дух смерти. Его глаза совсем заплыли, а разбитая губа болезненно ныла. Кляп выпал изо рта, а язык пересох и распух, не помещаясь во рту. Он осторожно потрогал им зубы. Слава Богу, зубы были целы. Тяжелый запах крови щекотал ноздри, но нос у него не был сломан. Ребра болели, а по животу словно проехала тележка с камнями. Господи, он чувствовал себя беспомощным, как котенок.

Ему надо было убираться отсюда, прежде чем появятся другие бандиты. Он не мог подвергать опасности хозяина замка, оставаясь здесь. Сначала, однако, надо было освободиться.

В его грудной клетке запротестовал каждый мускул, когда он перекатился на бок, чтобы перерезать шнурок на левом запястье. Дункан приподнял тяжелую голову и попытался развязать узел. Мгновение спустя он опустил ее на подушку. Если бы только торговка шерстью видела, что она натворила, горько подумал он.

Когда головокружение несколько унялось, Дункан осторожно начал двигаться к узлу, пока не смог вцепиться в него зубами.

Медленно и неловко он грыз кожаный шнурок до тех пор, пока тот не лопнул.

Он снова немного передохнул. Ему показалось, что небо начало светлеть, по крайней мере тот его крошечный участок, который он мог увидеть сквозь узкий оконный проем. Ему следовало поторопиться.

К счастью, Томас упал головой к кровати. Когда Дункан приподнялся на локтях, то увидел, что, пожалуй, сможет дотянуться до груди мертвеца, из которой торчал нож. Суставы его жалобно запротестовали, когда он вытянулся во весь рост, свесившись через край кровати, чтобы достать клинок. Кровь прилила к голове, и в глазах запульсировала боль. Наконец после нескольких промахов он обхватил пальцами рукоятку и резко выдернул ее из трупа. Из раны ручьем хлынула кровь.

Наклонившись вперед, он перерезал путы на лодыжках и перекинул ноги через край постели. Кажется, они не были сломаны. Он отыскал глазами свою одежду и приступил к медленной, болезненной процедуре одевания.

Опустившись на колени подле мертвых испанцев, он тщательно обыскал обоих. Найдя несколько монет и кинжал, он прицепил на пояс перевязь с мечом и бросил последний взгляд на распотрошенный матрас. На простынях виднелись пятна — кровь. Не вся она была его собственной. Часть принадлежала Лине — девственная кровь, которой она пожертвовала в пылу страсти. Их кровь останется навечно смешанной на белом полотне, как должны были быть связаны и их жизни. Он стиснул зубы. Ему было невыносимо больно думать об этом.

Тихо, подобно тени, он выскользнул в умирающую ночь, чтобы найти Лине. Он не знал, что будет делать с ней, когда найдет, — убьет или поцелует. Но он должен был отыскать ее раньше Эль Галло.

Большой зал замка де Монфоров был меблирован экстравагантно, почти кричаще. На стенах висели арраские гобелены, а деревянные панели во всю длину комнаты были украшены переплетенными виноградными лозами и цветами зеленых, розовых и желтых тонов. Ряд инкрустированных ширм красного дерева отгораживал вход в кладовую, где суетились слуги, готовя ужин. Между высокими, закрытыми ставнями окнами на стенах висели канделябры с восковыми свечами. Поддерживаемый балками потолок был оштукатурен и разрисован сценками на библейские темы. Оглядевшись по сторонам, Лине по-новому оценила то, чем пожертвовал ее отец.