Избранное - Вилли Бредель

— А где Фридль? На работе?

— Мой дорогой мальчик! — Мать погладила его по щеке.

— Мама, где же Фридль?

— Пойдем в дом, сынок.

Потом он сидел на маленькой веранде и, тяжело дыша, слушал, как мать, крепко сжав его руки, говорила:

— Мужайся, мой мальчик. Это какая-то ошибка. Скоро все разъяснится.

Три дня назад Эльфриду Каммбергер арестовало гестапо. Пока матери удалось выяснить только одно: поводом для ареста послужило какое-то письмо, адресованное Карлу. Что было в этом письме, мать не знала.

— А где она сейчас? — нашел он наконец в себе силы спросить.

— Сначала была в следственной тюрьме, а теперь, должно быть, за городом, в концлагере, так сказал мне один чиновник.

Карл встал.

— Куда ты?

— В гестапо!

— Так, — сказала мать. — Но, может, сначала отдохнешь немножко или хоть поешь чего-нибудь?

— Нет.

Ефрейтор Каммбергер снова сидел в вагоне трамвая и ехал обратно в город. Все случившееся просто не укладывалось у него в голове. Он на фронте, а его жена в концлагере. Да это бред какой-то! Это… это подлость неслыханная! Ефрейтора бросало то в жар, то в холод. Уж я добьюсь от них толку! Им придется дать мне отчет в своих действиях!

— Вы с Восточного фронта, приятель?

Каммбергер неподвижно глядел в одну точку.

— Вы из России? — снова спросил сидевший рядом господин.

— Отвяжитесь от меня! — рявкнул Каммбергер.

Пассажиры смотрели на него во все глаза, но он не замечал их изумленных, недоумевающих взглядов; он видел свою жену в арестантской одежде в холодной тюремной камере. Ему вспомнилось, что рассказывали в тот период, когда коммунистов бросали в концлагеря. Их заковывали в кандалы. Их держали в темных камерах, Их избивали. И сейчас происходит то же самое? Да, и сейчас. На то и гестапо. Они бросают в лагеря даже тех, кого сами называют «настоящими немцами». И даже жен фронтовиков.

В гестапо с ефрейтором обошлись предупредительно. Тщательно отутюженный молодой гестаповец, ведающий заключенными в концлагерях, попросил его присесть и заверил, что в его деле незамедлительно разберутся. Каммбергер не сводил глаз с гестаповца, пока тот звонил по телефону и запрашивал дело Эльфриды Каммбергер.

— Как там на Востоке, камрад? — спросил гестаповец. — Дело сейчас поступит. Вы были тяжело ранены? Когда мы покончим с большевиками?

«Мы! — подумал Каммбергер. — Вот такие молодчики нам нужны были там, на фронте. А они засели тут, в канцеляриях».

— Вы долго были на фронте, камрад? — не получив ответа, продолжал свои вопросы гестаповец. — В летных частях?

— Я летал бомбить Англию. И Крит. А теперь с первого дня в России.

— Всего отведали! — воскликнул гестаповец. — А Железный крест за что получили?

— За Крит.

— Превосходно!

В комнату вошел пожилой служащий и вручил гестаповцу папку.

— Так! Ну, теперь посмотрим, как тут обстоят дела… Хорошо, вы можете идти.

Служащий ушел. Гестаповец принялся перелистывать страницы. Читал, быстро вскидывал глаза на Каммбергера, что-то мычал, читал дальше, наконец, захлопнул папку.

— Гм… Скверно… Ваша жена совершила непостижимую глупость, камрад.

— Какую же?

— Она проявила себя как враг нации.

— Этого не может быть! — воскликнул Каммбергер. — Как это так? Что она сделала?

— Она написала вам письмо и в нем…

Что в нем?..

— Да вот прочтите сами!

Каммбергер схватил письмо. Да, это был почерк его жены. «Дорогой мой муженек, уже больше года мы в разлуке…» Пробежав глазами несколько строк, Каммбергер увидел фразы, подчеркнутые красным карандашом. «Последние бомбежки были ужасны. Когда я думаю о том, что и ты уже второй год творишь где-то такое же, я могу только проклинать эту войну и тех, кто ее затеял…» И еще одно место было подчеркнуто красным: «Я часто спрашиваю себя: что нам в этой безумной войне? Почему нужно убивать столько ни в чем не повинных людей? Карл, милый, надо быстрее положить конец этой войне, и это должны сделать вы, вы это можете…»

Каммбергер почувствовал тупую боль в висках. Он поднял глаза на гестаповца, ни на секунду не спускавшего с него испытующего взгляда. Гестаповец спросил:

— Ну, что вы скажете?

— Я… Я не понимаю своей жены…

— Верю вам, но теперь вы понимаете, что мы должны были взять вашу жену под стражу?

— Что? Нет, этого я тоже не понимаю, — сказал Каммбергер. — Я… Как вам известно, я сейчас в отпуске и хотел бы поговорить с женой. Я мог бы…

— К сожалению, это невозможно, камрад! — прервал его гестаповец. — Послушайте, что пишет ваша жена: «Я говорила со многими людьми, которых ты хорошо знаешь, и все они того же мнения». Однако ваша жена отказывается назвать нам этих людей.

— Вы хотите, чтобы она вам их выдала?

— Ну разумеется! Мы должны знать, кто является врагом государства!

— Но она же не может этого сделать! — возмутился Каммбергер. — Это было бы гнусно!

— Позвольте, камрад, теперь уж я вас не понимаю. Вы…

— Сделайте одолжение, не называйте меня камрадом! — вскипел Каммбергер. — Никакой я вам не камрад!

— В такое время, как сейчас, мы все камрады, земляк, и если…

— Вы — нет! — загремел Каммбергер. — Вы — нет! Ступайте на фронт, вот тогда станете моим камрадом, а пока вы здесь, в тылу, штаны протираете, никакой вы мне не камрад!

— Потише! Что вы себе позволяете!

— Освободите мою жену! Немедленно!

— Вы отдаете себе отчет в том, что вы от меня требуете?

— Я требую, чтобы вы освободили мою жену.

— Слушайте, вы! Вы здесь вообще ничего требовать не можете. И потрудитесь держаться в рамках. Этого требую я.

— Вы? — Каммбергер вскочил, — Вы? — повторил он. — Вы, тыловой вояка?

— Если вы не образумитесь, я прикажу и вас арестовать! Понятно?

Каммбергер ринулся вон из комнаты, пронесся мимо каких-то людей по длинным коридорам гестапо и выбежал на улицу. Ну и сволочь! Окопался в тылу! Женщин арестовывает!.. Камрад!.. «Когда я думаю о том, что и ты… Я могу только проклинать эту войну… Никогда не рассказывай мне, как ты тоже…» А этот хлыщ, подлец этот, засел в своем кабинете да еще говорит: «камрад», «мы»…

Внезапно Каммбергер застыл на месте перед развалинами какого-то дома. По дороге в гестапо он видел из окна трамвая немало разрушенных домов. Но этот дом… расколотый надвое… Комнаты, жилые комнаты, висели в воздухе, держась на уцелевшем брандмауэре, похожие на театральные кулисы… Совершенно другими глазами увидел вдруг ефрейтор этот дом. Быть может… быть может, именно о нем упоминала Эльфрида? Карл стоял перед этими руинами и смотрел на них так, словно никогда не видел разбомбленных домов. Здесь у людей был когда-то домашний очаг… А может статься, и те, кто жил тут, погибли, убиты… «Когда я думаю о том, что и ты…» Ах, подлец! «Мы, камрады…»

Вскоре он снова вошел в кабинет гестаповца. Увидав его, гестаповец спросил холодно, высокомерно:

— Что вам угодно?

— Вы отлично знаете!

— Ваша жена останется в заключении. Отправляйтесь обратно на фронт.

— Куда отправляться?

— Возвращайтесь на фронт, — повторил гестаповец.

— Это говорите мне вы?

— Еще слово, и я вас арестую!

— Никого вы больше не арестуете. Только не вы!.. Один за другим прогремели три выстрела. Гестаповец вскочил и тут же повалился ничком на письменный стол.

В дверях Каммбергер столкнулся с двумя прибежавшими на выстрелы гестаповцами. Он безотчетно направил на них револьвер и дважды спустил курок. В коридоре он всадил последнюю пулю в какого-то эсэсовца, бросил револьвер и дал себя арестовать.

Весенняя поездка

На третий год войны, в один пасмурный апрельский день у государственного советника д-ра Оскара Бимзена окончательно разладились нервы. По этому случаю ему был предоставлен четырехнедельный отпуск для поправления здоровья, и его коллеги стали изощряться, придумывая, как бы ему получше этот отпуск провести. У каждого был наготове добрый совет.

— Я бы, доктор, поехал в Австрийские Альпы.

— Да нет же! На Рейн! Кайзерштуль, Фрейбург, а там…

— Упаси вас бог, коллега! Весной на Рейн не ездят. К тому же — англичане! Не забывайте!

— Оскар, — наставлял его юрисконсульт Фишбек, который был с Бимзеном на «ты», — надеюсь, ты поедешь без своей дражайшей половины, а? Завязать знакомство случай всегда подвернется. Этак ты лучше рассеешься.

В ответ на все эти благие советы д-р Бимзен только улыбался и снисходительно кивал. Он уже решил, что поедет в Швабскую Юру, где рассчитывал вдоволь насладиться прелестью весны вдали от всей этой военной суматохи. Разумеется, он поедет один: ведь ему же надо отдохнуть! Засиживаться он нигде не станет: денек здесь, другой там — как приведется. Так он заодно немножко ознакомится с новыми местами и с тамошним населением, узнает, чем люди дышат, что у кого на уме, — словом, заглянет в душу простого человека. Из бюро ведь носу не высунешь, этак можно и вовсе оторваться от народа.