Гипнотизер - Ларс Кеплер

Я не представлял себе, как мы поднимемся в ее квартиру. Помню, как стоял в лифте и лизал ее лицо, чувствуя вкус соли, губной помады и пудры, ловя мелькание своего собственного пьяного лица в туманном зеркале лифта.

Майя остановилась в прихожей, сбросила курточку на пол и скинула туфли. Она потянула меня к кровати, помогла раздеться и сняла с себя платье и белые трусики.

— Пошли, — прошептала она. — Я хочу почувствовать тебя в себе.

Я тяжело навалился на нее и почувствовал, какая она влажная, я утонул в теплом, меня крепко сжали, обняли. Майя стонала мне в ухо, положив руки мне на спину и мягко двигая бедрами.

Мы занимались любовью небрежно и по-пьяному. Я все больше становился себе чужим, все больше ощущал свое одиночество и немоту. Приближаясь к оргазму, я подумал, что должен бежать отсюда, но вместо этого сдался судорожной быстрой разрядке. Майя часто дышала. Я еще полежал, задыхаясь и слабея, и скатился с нее. Сердце тяжело колотилось. Губы Майи разошлись в странной улыбке, от которой мне стало нехорошо.

Мне было дурно, я не соображал, что произошло и что я здесь делаю.

Я сел рядом с ней в постели.

— Что такое? — спросила она и погладила мне спину.

Я стряхнул ее руку и коротко сказал:

— Перестань.

Сердце заныло от беспокойства.

— Эрик? Я думала…

У Майи был печальный голос. Я почувствовал, что не могу ее видеть, злюсь на нее. Конечно, то, что произошло, было моей ошибкой. Но этого бы не случилось, не будь она такой настырной.

— Мы просто устали и пьяные, — прошептала она.

— Мне пора, — сдавленно сказал я, забрал свою одежду и, пошатываясь, ушел в ванную. Она была маленькой, заполненной кремами, щетками, полотенцами. На крючках висели мохнатый халат и розовая бритва на мягком толстом шнурке. Мне не хватило духу взглянуть на себя в висевшее над раковиной зеркало; я вымылся голубым мылом в виде розочки и, дрожа, оделся, то и дело стукаясь локтями о стену.

Когда я вышел, Майя стояла и ждала. Она завернулась в простыню и казалась юной и встревоженной.

— Ты на меня сердишься? — У Майи задрожали губы, словно она сейчас заплачет.

— Я сержусь на себя. Я не должен был, не должен…

— Но я хотела этого, Эрик. Я люблю тебя, неужели ты не замечаешь?

Она попыталась улыбнуться мне, но ее глаза наполнились слезами.

— Не обращайся со мной, как с обноском, — прошептала она и протянула руку, чтобы дотронуться до меня.

Я отшатнулся и сказал, что это была ошибка — сказал резче, чем хотел.

Майя кивнула и опустила глаза. На лбу легли горестные морщины. Я не стал прощаться — просто вышел из квартиры и закрыл за собой дверь.

Всю дорогу до Каролинской больницы я прошел пешком. Может быть, я сумею убедить Симоне в том, что мне пришлось заночевать в своем кабинете в одиночку.

Утром я взял такси и от Каролинской больницы поехал домой в Ерфелле. Все тело ныло, мутило от выпитого алкоголя, тошнило от всех сказанных мною глупостей. Не может быть, чтобы я изменил Симоне, это неправда. Неправда. Майя красивая и веселая, но она мне совсем не интересна. Черт возьми, как я мог позволить лестью заманить себя в ее постель?

Я не знал, как рассказать обо всем этом Симоне, но рассказать было необходимо. Я сделал ошибку, все люди ошибаются, но ведь можно простить друг друга, если поговорить, объяснить.

Я подумал, что никогда не смог бы потерять Симоне. Мне было бы больно, если бы она изменила мне, но я бы простил ее, я бы никогда не оставил ее из-за этого.

Когда я вошел, Симоне стояла на кухне и наливала кофе в чашку. На ней был старенький бледно-розовый шелковый халат. Мы купили его в Китае, когда Беньямину был всего годик и они поехали со мной на конференцию.

— Хочешь? — спросила она.

— Хочу. Спасибо.

— Эрик, мне так стыдно, что я забыла про твой день рождения.

— Я ночевал в больнице, — объяснил я и подумал, что она, конечно, расслышала ложь в моем голосе.

Ее светло-рыжие волосы падали вдоль щек, бледные веснушки неярко светились. Не говоря ни слова, она пошла в спальню и принесла оттуда какой-то пакет. Я с шутливым нетерпением разорвал бумагу.

Там оказалась коробочка с дисками бибоп-саксофониста Чарли Паркера. Записи, сделанные во время его единственной гастроли в Швеции: две записи из Стокгольмского концертного зала, две, сделанные в Гётеборге, концерты в Мальмё — в «Амирален» и последовавший за ним джем-сейшн в Академическом обществе, выступление в Народном парке в Хельсингборге, в клубе Ёнчёпинга, в Народном парке в Евле и, наконец, в джазовом клубе «Нален» в Стокгольме.

— Спасибо, — сказал я.

— Что у тебя сегодня? — спросила Симоне.

— Надо вернуться в больницу.

Симоне сказала:

— Я подумала — может, приготовим что-нибудь вкусное сегодня вечером, дома?

— Отлично.

— Только не очень поздно. Маляры завтра придут в семь. Черт, и что в этом хорошего? Почему они всегда являются так рано?

Я понял, что она ждет ответа, реакции или поддержки, и промямлил:

— Все равно их вечно приходится ждать.

— Точно, — улыбнулась Симоне и отпила кофе. — Так что приготовим? Может, то блюдо, турнедо в портвейне с коринковым соусом, помнишь?

— Это так давно было, — сказал я, стараясь не расплакаться.

— Не сердись на меня.

— Я не сержусь, Симоне.

Я попытался улыбнуться ей.

Когда я стоял в прихожей в ботинках и уже собирался направиться к двери, Симоне вышла из ванной. В руках она держала коробочку.

— Эрик, — позвала он.

— Да?

— Для чего это?

Она держала анатомический бинокль Майи.

— Ах это. Это подарок, — сказал я и сам услышал фальшь в своем голосе.

— Какой красивый. Выглядит как старинный. Кто тебе его подарил?

Я отвернулся, избегая ее взгляда.

— Так, один пациент, — деланно-рассеянным голосом ответил я, притворяясь, что ищу ключи.

Симоне громко рассмеялась.

— Я думала, врачам нельзя принимать подарки от пациентов. Это же неэтично?

— Наверное, надо было его вернуть, — ответил я и открыл входную дверь.

Взгляд Симоне жег мне спину. Я должен был поговорить с ней, но слишком боялся потерять ее. Я не решился на разговор, не знал, как начать.

Занятие должно было начаться через десять минут. В коридоре крепко пахло моющим средством. Длинные влажные полосы уползали вслед за тележкой уборщицы. Ко мне подошла Шарлотте — я узнал ее шаги задолго до того, как она заговорила.

— Эрик, — осторожно сказала она.

Я встал и повернулся к ней:

— С возвращением.

— Простите, что я вот так исчезла.

— Я все думал над тем, как вы восприняли гипноз.

— Не знаю, — улыбнулась она. — Знаю только, что я уже много лет не чувствовала себя такой счастливой и уверенной, как на этой неделе.

— На это я и надеялся.

У меня зазвонил телефон; я извинился и увидел, как Шарлотте исчезает за углом, поворачивает в другой коридор. Взглянул на дисплей. Майя. Я не ответил, просто заблокировал ее звонки (потом оказалось, что она звонила несколько раз). У меня не было сил слушать ее, и я стер все сообщения, которые она оставила в голосовой почте.

Когда я хотел войти в терапевтическую комнату, меня остановил Марек. Он загородил дверь и улыбнулся мне пустой чужой улыбкой:

— Мы тут развлекаемся.

— Чем занимаетесь? — спросил я.

— Это частная вечеринка.

За дверью кто-то вскрикнул.

— Пропустите, — сказал я.

Марек ухмыльнулся:

— Доктор, сейчас нельзя…

Я оттолкнул его, дверь распахнулась, Марек потерял равновесие, ухватился за ручку, но все равно растянулся на полу.

— Я же просто пошутил, — проворчал он. — Черт, это была просто шутка.

Пациенты все как один, застыв, уставились на нас. У Пьера и Шарлотте был встревоженный вид, Лидия посмотрела на нас и снова повернулась спиной. От группы исходило странное возбуждение. Перед Лидией стояли Сибель и Юсси. Сибель открыла рот, и казалось, что ее глаза полны слез.

Марек поднялся и отряхнул штаны.

Я отметил, что Эва Блау еще не пришла, подошел к штативу и стал готовить камеру. Проверил панорамный план, сделал картинку покрупнее и через наушники проверил микрофон. В линзе камеры я увидел, как Лидия улыбается Шарлотте и радостно восклицает:

— Точно! С детьми всегда так! Мой Каспер ни о чем другом не говорит — все Человек-паук да Человек-паук.

— Я вижу, по нему сейчас все с ума сходят, — улыбнулась Шарлотте.

— У Каспера нет папы, так что Человек-паук — это, наверное, его представление о мужчине. — Лидия рассмеялась так, что у меня загудело в наушниках. — Но нам с ним неплохо, — продолжала она. — Мы часто шутим, хотя в последнее время, бывало, ссорились — Каспер как будто ревнует. Норовит испортить мои вещи, не хочет, чтобы я говорила по телефону, бросил мою любимую книгу в унитаз, кричит всякое… по-моему, что-то случилось, но он не хочет рассказывать.