Легенды рябинового леса - Оливия Вильденштейн

Я ответила на его дерзкую ухмылку, слегка провела пальцами по его подбородку. Когда он вздрогнул, я сказала:

— Хотя, может быть, я использую.

Он рассмеялся.

— Почему ты смеёшься?

Он погладил изгиб моего плеча. Словно отвечая ему, прося освободить её, заключенная в тюрьму пыль запульсировала сильнее. Я поймала его руку в свою, не потому, что мне не нравилось то, что он делал, а потому, что мне это слишком нравилось. И он всё ещё смеялся.

— Это работает только на людях.

Он прижался губами к коже у основания моей шеи, к моей татуировке, и я вздрогнула вместе с ним.

— Но я действительно хотел бы, чтобы ты использовала каптис.

Он поцеловал меня в шею, в подбородок. Он остановился у уголка моих губ, позволив своему рту остаться там.

— Мне бы очень хотелось, чтобы было кого винить.

Я отодвинулась от него.

— Это действует на охотников?

— Что?

— Каптис действует на охотников?

— Нет.

— Используй это на мне.

— Что?

— Если это всё ещё работает, то это будет означать, что я не… Это будет означать, что я не изменилась.

Его пристальный взгляд остановился на моей шее, на застрявшей пыли Стеллы.

— А что, если этого не произойдёт?

— Я бы надеялась, что это ничего не изменит.

Я попыталась привлечь его внимание, но он сосредоточил всё своё внимание на моей новой метке.

Я вдруг почувствовала его губы на своей шее, вот только его рот был далеко от моей кожи. Его руки были прижаты к бокам, но я чувствовала их на себе. Я чувствовала исходящий от него жар, его энергию и силу. Я чувствовала давление и ласку в тех местах, на которые он просто смотрел. Я шагнула ближе к нему, подняла своё лицо к его лицу и поцеловала уголки его неподвижного рта. Я расстегнула его рубашку, скользнула ногтями по твёрдым плоскостям его живота. Его дыхание участилось. Я сделала это снова, на этот раз провела ногтями по его талии, раскрыла руки на его пояснице.

Я уже собиралась поцеловать его, когда он закрыл глаза.

Дерзость, которая владела мной, сломалась.

Пристыженная своей смелостью, я опустила взгляд, опустила руки, но потом вспомнила, почему вела себя так нагло, и подняла глаза.

Он открыл глаза, склонил голову в мою сторону.

— Это всё ещё… я не… — начала я.

Он согнул палец под моим подбородком и наклонил моё лицо к своему.

— Это было бы слишком поздно, чтобы иметь значение, — он поцеловал меня, и я подумала, что сейчас взорвусь. Не только от его прикосновения, но и от его слов. — Уже давно было слишком поздно, — он уткнулся носом в кожу у меня за ухом. Поцеловал меня там. — Не стесняйся продолжать раздевать меня.

Я ухмыльнулась.

— Хорошая попытка.

Он поднял голову и нагло улыбнулся мне в ответ.

— Я должен был попытаться.

Я закатила глаза.

Он сцепил руки у меня за талией. Это была шалость, но было и что-то ещё… что-то грубое и первобытное.

— Что?

— Ничего.

— Эйс, у тебя на лице написано, что ты думаешь. В чём дело?

Он глубоко вздохнул. Выдохнул ещё глубже.

— А как насчёт Каджики?

— А что насчёт него?

— Когда ты попрощалась со мной в Детройте…

— Я солгала.

Его пристальный взгляд скользнул по моему лицу.

— Ты убила меня этой ложью, — прошептал он.

— Я убила себя этой ложью. Я боялась, — я уставилась в бесконечные голубые глубины его глаз, отчаянно пытаясь поверить, что мы действительно можем быть вместе, несмотря на всё, чем мы были и чем не были. — Я всё ещё боюсь.

— Меня?

— Нас.

Он толкнул мои губы своими, открывая его.

— А ты разве нет? — спросила я.

— Я в ужасе, — он поцеловал мою верхнюю губу, а затем нижнюю. — Мне всегда раньше нечего было терять, и это ужасно.

ГЛАВА 38. ЭПИЛОГ

Новость о моём «анафилактическом шоке» распространилась по Роуэну, как лесной пожар. А я вернулась домой всего пару часов назад. За обедом, когда я взглянула на клубнику поверх папиного чизкейка, папа поспешно проглотил её, напомнив мне о том, что сказал доктор.

По правде говоря, он просто сказал то, что я заставила его сказать, что я стащила клубнику с лотка Астры и у меня была сильная аллергическая реакция на неё. Я не была на сто процентов уверена, что это сработает, но чудесным образом это сработало. Мой глупый подвиг воспламенил моё эго и руку.

Я провела пальцами по букве «W» и подумала об Эйсе. Подумала о ночи, которую мы провели вместе. Подумала о его губах. Подумала о его руках. Подумала о его глазах. Подумала о его словах. Подумала о пыли, которую он оставил, чтобы покрыть мою шею.

Прежде чем он улетел обратно в Неверру патрулировать порталы, я настояла, чтобы он забрал её обратно, но он этого не сделал. Он заверил меня, что его огонь может нанести врагу такой же урон, как и его пыль. Меня это не успокоило.

В течение дня я несколько раз вызывала в воображении наш поцелуй, пытаясь ускорить свой пульс. Я бы следила за своей рукой, затаив дыхание, пока буква W не проявилась во всём своём великолепии. Только тогда я могла расслабиться.

Но моё облегчение было недолгим. Пока не закончится Ночь Тумана, пока не вернётся Эйс, не будет истинного утешения. Я в сотый раз за этот день посмотрела на часы. 9:05 ВЕЧЕРА. Ещё пятьдесят пять минут.

Здесь будет около 10 часов вечера, когда над Неверрой разразится рассвет и положит конец Ночи Тумана.

Ранним утром, свернувшись калачиком рядом со мной на больничной койке, Эйс, наконец, рассказал мне о пресловутой ночи, которая длилась от заката до восхода солнца, что равнялось нескольким дням здесь.

Это был единственный момент за месяц Неверры, когда Неблагие могли покинуть свой подземный дом. Это была ночь, когда всё становилось дозволенным, где вы могли без упрёка осквернить своё брачное ложе, где вы могли превратить свой мозг в кашу, проглотив слишком много мальвы, где обитатели болот могли проникнуть во дворец Вудов и веселиться вместе с обитателями тумана и обитателями гротов.

Это звучало опасно. Я сказала это Эйсу перед тем, как заснуть.

Я проснулась оттого, что он стоял у окна. Свет снаружи был розово-фиолетовым и подчёркивал его широкое тело. Некоторое время я молча наблюдал за ним, гадая, что происходит у него в голове. Он торопился домой? Сожалел ли он о том, что мы сделали? Моё сердце сделало сальто, и моё