Пролетарское воображение. Личность, модерность, сакральное в России, 1910–1925 - Марк Д. Стейнберг

лет Дж. Патрик прямо заявляет: «Пролетарские барды все свои взгляды обращают на бурный и грохочущий город. <…> Они созерцают его с чувствами, которые связаны с их собственной жизнью, их собственной энергией, их поражает его мощь и производительность» [Patrick 1929: 143–144]. Советские литературные критики того периода придерживались того же мнения. П. И. Лебедев-Полянский, одна из наиболее влиятельных фигур на раннесоветской культурной сцене, неоднократно заявлял, что после Октябрьской революции у рабочих писателей полностью открылись глаза на прогрессивные ценности современного города и они признали очевидные пороки городской жизни необходимым этапом в ходе диалектического развития истории.

Если раньше город рисовался, как спрут, и рабочая муза видела в нем торжество сытого мира и нищету, яркий ослепительный блеск зеркальных витрин, первоклассных ресторанов и реклам и покривившиеся лачужки рабочей слободки, нарядных расфуфыренных дам и праздных щеголей буржуазии, проститутку и безработного, то теперь город иной. Его рабочий любит [Лебедев-Полянский 1918а: 9].

Теперь, полагает Лебедев-Полянский, рабочие осознали, что эти противоречия осмысленны и необходимы. Он также полагает, что теперь рабочие по-новому (и более правильно) взглянут на те черты, которые делают город современным: машины, фабрики, дымовые трубы, сирены и даже на «пот, кровь и слезы рабочего класса». Отныне, решительно заключает Лебедев-Полянский, «поэт рабочий любит завод» как величайшее средство производства и прогресса [Лебедев-Полянский 1920с: 47]. Другие идеологи-марксисты, рассуждая о пролетарской культуре, также заявляли, что рабочие писатели положительно относятся к урбанистической индустриальной реальности – прежде всего это касается молодежи, выросшей в городе. Утверждалось, со ссылкой на соответствующие примеры, что рабочим писателям чужда ностальгия по деревне – они воспевают железо и сталь, восхваляют трактор как символ технической победы города над деревней, противопоставляют «мятежный город» «деревенской косности», наполняют свои произведения ритмами и приметами города, в их словах звучит «пафос поэзии железа и стали, пафос поэзии, прославляющей “чугунно-бетонные города”, любовь – к мертвым машинам, как к живым существам… к вещам и продуктам фабрик и заводов»[327].

Однако в этих промодернистских настроениях присутствовала и тревога. Разумеется, революционный опыт 1917 года и последующих лет, когда новая политическая власть провозглашала свои взгляды и ценности, когда вожди новой культуры и ее различные учреждения прилагали пропагандистские усилия, стимулировал у многих писателей из низших сословий подлинный энтузиазм в отношении прогрессивных ландшафтов городской и индустриальной модерности. Но Дж. Патрик был отчасти прав: эти писатели взирали на современный город «с чувствами, сопряженными с их собственной жизнью». Однако их чувства подчас не имели ничего общего с горячей «симпатией». Марксистские лидеры культуры признавали, что иногда даже революционно настроенные рабочие не способны правильно понять современный ландшафт города, фабрики и машины. Не очень удивляет, отмечали критики, если писатели, которые родились и выросли в деревне или в провинциальных городах, часто не в состоянии «полюбить город с его вечным движением, заводами, машинами» [А-ский 1920: 26–27; Лебедев-Полянский 1919а: 46]. Но критики вынуждены были признать, что даже молодые рабочие писатели городского происхождения могли испытывать мучительную раздвоенность по отношению к городской жизни, к фабрике и в конечном счете к современности как таковой[328]. Эти сетования, однако, вряд ли раскрывают глубину и масштаб проблемы. Подобно многим гораздо более образованным писателям в России и других странах некоторые рабочие авторы и после 1917 года, как и раньше, продолжали усматривать в росте современных индустриальных городов упадок эстетики и морали. Большевистская революция усложнила их восприятие, побудив большинство рабочих писателей принять модерность со страстью, редко встречавшейся до 1918 года. Рабочие писатели начинают защищать модерность с невиданной ранее горячностью. И все же их восприятие имело много общего с «другим модернизмом»: они испытывали отвращение к повседневным эстетическим и моральным проявлениям современной цивилизации, питали скептицизм по поводу преимуществ научно-технического прогресса, смотрели на настоящее и часто на будущее с горечью из-за отчуждения, дегуманизации, предчувствия надвигающейся катастрофы.

«Железные цветы»

Примечательно, что канонически безупречное изображение городской жизни, появившееся в пролетарской печати первых лет советской власти, принадлежит не рабочему, а интеллигенту – литературному критику и деятелю культуры Семену Клубню (Евгенову). В рассказе, опубликованном в 1919 году в журнале Тамбовского Пролеткульта, лидером которого он был, Клубень описал молодого крестьянина, который приехал в город работать и влюбился в городскую среду. Перед поездкой в город он полон надежд и предвкушения, так как наслышан о «чудесах» городской жизни от знакомых, переселившихся в город раньше. Он устраивается на гигантский металлургический завод – политически правильный выбор, поскольку металлисты считались самыми пролетаризированными и сознательными среди рабочих, а металлургические заводы – самыми передовыми предприятиями. Недолго потосковав по деревне (даже Клубень не смог совсем проигнорировать это распространенное чувство), герой рассказа проникается любовью к городу. Город становится его «новой родиной», о чем сообщает читателю и название рассказа. Отчасти его любовь к городу объясняется коллективной гордостью: «Все это создали мы!» Кроме гордости, городской ландшафт вызывает у молодого рабочего эстетическое удовольствие:

Я люблю город. Я любуюсь высокими, чуть не до неба, домами. Я с радостью слушаю шелест автомобилей и грохот грузовиков <…> Я слушаю лязг трамваев по узким и плоским рельсам. Смотрю, как неуклюже ползут они, покачиваясь своим толстым и красным телом – и мне становится весело [С. К. 1919: 1–3].

Теплый свет уличных фонарей и искры, пробегающие над головой по трамвайным проводам, вызывают у него такую же эстетическую реакцию.

После Октябрьской революции подобная оценка современного индустриального города становится более выраженной, особенно среди политизированного большинства рабочих писателей, многие из которых были или стали членами партии, почти все вступили в местные пролеткульты и даже часто помогали их организовывать. Едва ли не каждый крупный писатель – рабочий после 1917 года писал, и писал все чаще, о городе и его значении. Большинством написано хотя бы по одному программному стихотворению, посвященному непосредственно городу, и, чтобы подчеркнуть универсальность своих размышлений, автор, как правило, озаглавливал его просто «Город» или «Городу». Некоторые стихотворения были названы в честь конкретных городов, но чаще всего речь шла о Москве или Петербурге – Петрограде – а оба этих города издавна рассматривались в русской культуре не только как географические локации, но и как символы. Многие из этих произведений, особенно в период революционной романтики с 1918-го до 1921-го, описывают завораживающую красоту города: улицы, переулки, площади, плакаты, крыши, электрические фонари, шум, заводы, гранит и сталь[329]. Конечно, эти авторы часто заявляли, что испытывают особую гордость – классовую гордость, поскольку все это создано руками рабочих [Обрадович 1920а: 17].