Мёд жизни (Сборник) - Святослав Логинов

– Одно беда, гостенёк, с родителем-то с третьим как быть? Придёт, сердечный, а могилка-то заперта…

Антон молча двинулся в уличное пекло. Он вдруг осознал себя не просто действующим лицом неприятной комедии, а человеком, с которым всё это происходит. Исчезновения, башни, двойники, ожившие мертвецы. Даже если предположить, что он сошёл с ума, то такая яркая галлюцинация запросто убьёт его. Где-то поблизости бродит ещё один «родитель»… Антон затравленно огляделся: никого, лишь мужчина с папкой вновь пересекает площадь; парусиновый пиджак на спине потемнел от пота. Может быть – он?

– Это наш председатель совхоза, – певуче пояснила хозяйка. – Всё по делам, горемычный, торопится, и не отдохнёт никогда…

Антон оторвался от голоса, нырнул в башню. Магна сказала ему сидеть здесь, наружу не выходить и ни с кем, кроме тётки, не разговаривать. Однако родственнички у неё – не приведи господь! И впрямь Monstrum magnum – великое чудище! В самый раз подгадал он со своей этимологией. А с чего он взял, что здесь будет в безопасности? Магна сказала? Так она ещё сказала две недели ждать… И вообще, может, это вовсе и не она звонила…

Антон подошёл к телефону, решительно набрал 02. Трубку сняли.

– Милиция? – спросил Антон.

– Во псих! – произнёс в ответ дребезжащий голос, и загудел отбой.

Звонить не имело смысла.

Антон опустился на кушетку, тут же вскочил, присев на корточки, заглянул в пыльную темноту под сиденьем, сунулся под кровать, под стол. Кто скажет, откуда может появиться очередная напасть?

Переступая дрожащими ногами, Антон подошёл к выходу. Никого. Антон глубоко вздохнул и, пригнувшись, перебежал через площадь. Надо уходить отсюда, пока его никто не видит. Потом может оказаться поздно.

Зацепившись штаниной за штакетину, он полез через забор и поскакал между грядок. С той стороны огорода тоже торчала ограда. Беглец преодолел её и очутился во дворе дома. На мгновение возникла мысль постучать уже не в ставень, а в двери дома и расспросить о дороге, но Антон отверг искушение и направился дальше. Он заносил ногу, чтобы лезть через следующий заборчик, когда из будки возле дома выползла собака.

– Вор пришёл, – сказала собака.

Псина была здоровая, настоящий волкодав, но вместо морды приветливо улыбалось человеческое лицо.

– Радость-то какая – вор пожаловал! – говорила собака, торопливо стягивая цепь.

Антон взвизгнул и, прочертив штакетником пузо, свалился в гряды. Он мчался, сминая плантации кинзы и помидоров, сигал через заборы, и в каждом дворе число преследователей увеличивалось, уже целая свора с заливистым лаем неслась по пятам. Лишь первая из собак оказалась с человеческим лицом, остальные были обычными лохматыми зверюгами, они неслись, чуть видные в стремительно сгущавшихся сумерках, лишь клыки блестели в свете молодой, чуть народившейся луны.

Антон уже ничего не соображал, он задыхался, сердце колотилось в горле, наполняя горечью рот. Ноги подкашивались, но ещё несли его, движимые одним животным ужасом.

– Вор! Вор! – взлаивали за спиной псы.

Огороды резко кончились, впереди встал тёмный контур башни. Антон, едва не сбив с ног бредущего председателя, вкатился в проход. Краем глаза он ещё успел заметить, что псы с людоликим вожаком рвут председателя совхоза, а тот слабо орёт и отмахивается кожаной папкой. Покружив по комнате, Антон залез в шкаф и попытался закрыться изнутри.

Дверцу шкафа неожиданно и сильно дёрнули, Антон вывалился наружу. Перед ним стоял насупленный председатель. Свою потрёпанную папку он держал двумя руками, словно дубину.

– Гражданка Монструм здесь проживает? – спросил он.

– Я… не знаю… – выдавил Антон.

– Вот как? – председатель уселся на оттоманку. – А вы кто, собственно, будете?

– Я… живу тут, – Антон не знал, как объясняться. – Гость я. Я в экспедиции был и заблудился. Скажите, как мне назад попасть?

– Ясно… – протянул председатель и раскрыл папку. – Гость, значит. За свет она, получается, не платит, а квартиру, видите ли, сдаёт. Сколько вы ей, выходит, в сутки отдаёте?

– Да нисколько! – закричал Антон. – Я здесь случайно. Мне в лагерь надо.

– Так она, выясняется, случайным людям сдаёт, да ещё, так сказать, лагерникам! А потом, спрашивается, почему в посёлке хулиганства происходят? – председатель поглядел на разодранный рукав пиджака. – Кому-то, стало быть, неизвестно, что собак с цепи вечером спускают. Обнаруживается, что кое-кто днём спускает – и нате вам, пожалуйста! – председатель ткнул папкой в тьму на улице. – А я ещё, к вашему сведению, не обедал.

– А я и не завтракал, – сказал Антон. Страх перед председателем прошёл, Антон понимал, что этот человек ничем ему не повредит и не поможет. – Вы бы лучше, чем с бумажками гулять, разобрались, что у вас происходит. Мертвецы бродят, собаки разговаривают…

– Раз бродят, – отрезал председатель, – следовательно, им позволено. Не иначе как мною и позволено, ибо я тут председатель совхоза и без моего ведома здесь бродить, пардон, нельзя.

– Вошь ты затухлая, а не председатель! – заорал вдруг Антон. – Гады вы все, гады! И ты всё врёшь! Не бывает у совхоза председателя – директора в совхозах, а за вашу чертовщину вы ещё ответите!

Наконец Антон встретил хоть кого-то, с кого можно было спросить за ужас минувших часов. Антон размахнулся и ударил председателя в лицо. Кулак врезался словно в подушку, не причинив никакого вреда. Антон бил ещё и ещё, председатель лениво уклонялся, и удары падали в пустоту. Антон бесновался, размахивая кулаками, председатель же, как ни в чём не бывало, продолжал беседу:

– Прежде, разумеется, были директора, их, как известно, сверху назначают. Теперь же начальство вроде как избирают, а это, кажется, совсем другая должность. Впрочем, мне пора. А вам, так сказать, желаю спокойной ночи, – председатель кивнул снисходительно и канул за порог.

Антон остановился. Только теперь он понял, какую глупость совершил, бросившись с кулаками на собеседника. Председатель ушёл, оставив Антона один на один с ужасами нагрянувшей ночи.

В башне сгустилась темень, но не уютная домашняя темнота, а враждебное отсутствие света. Казалось, кто-то сидит рядом, пригнувшись стоит за буфетом, ждёт под неразобранной кроватью. Округло светлел выход на площадь, и там, уже не скрываясь, начиналась ночная жизнь. Целлофаном разливался ущербный лунный свет, в нём скользили тени, издалека доносился не то вой, не то песня.

Пересиливая себя, Антон подошёл к комоду, нащупал выключатель, щёлкнул. Ночник – прессованная из мраморной крошки сидящая сова – засветился изнутри, рассеивая черноту. Потом сова повернула голову, заухала, хлопая каменными крыльями, снялась с постамента и полетела к выходу. Ввинченная в постамент лампочка залила комнату беспощадным светом. Антон, физически ощущая, как разглядывают его сейчас с улицы через огромный, даже занавеской не прикрытый проём, кинулся к выключателю. Фарфоровый квартет на комоде взмахнул смычками и запиликал нечто какофоническое, но заметив бегущего Антона, музыканты побросали скрипки, виолу и контрабас и с разноголосым писком кинулись к нему. Они лезли в рукава, за пазуху, путались в волосах. Антон отрывал цепкие холодные лапки, швырял фигурки прочь. Звенел разбитый фарфор, дзенькнув, погасла лампа.