Преподобный Симеон Новый Богослов и православное предание - Иларион Алфеев

О, чудо!.. Вижу свет, которого не вмещает мир, и, сидя в келлии, вижу внутри нее Творца мира, и беседую с Ним, и люблю Его, и питаюсь единым бого–ведением и, соединившись с Ним, превосхожу небеса… Господь меня любит и в Самого Себя приемлет, и в объятиях скрывает… Невидимый для ангелов и Неприступный существом мне видится и с моим соединяется существом…[1582]

Будучи сам выдающимся мистиком и одним из величайших борцов за сохранение чистоты монашеского предания, Нил Сорский находил опору в духовности Симеона, где акцент также ставится на внутренний опыт и видение Божественного света.

Менее ожидаемым может показаться то, что и в сочинениях Иосифа Волоколамского, главы партии»стяжателей», встречается немало ссылок на Симеона. Иосиф тоже был выдающимся организатором монашеской жизни, но усилия свои направлял главным образом на ее внешнюю сторону: его более всего заботило улучшение монастырской дисциплины, основанной на безусловном послушании всех иноков игумену [1583]. Поэтому его по преимуществу вдохновляли места, где Симеон касается монастырской дисциплины. В»Духовном завещании»Иосиф несколько раз цитирует Симеона; в частности, он приводит рекомендации Симеона во время богослужения не опираться на столпы, не переминаться с ноги на ногу, не сходить с места [1584]. Мы видим, как различные стороны учения Симеона воспринимаются представителями разных (чтобы не сказать противоположных) течений внутри русского монашества.

Если вернуться к грекоязычному миру, то здесь интерес к Симеону оживляется во второй половине XVIII века: это было вызвано возрождением монашества на Афоне и во всей Греции. Множество монахов выступило тогда за возврат к корням восточного христианства и святоотеческого богословия: лидеры движения получили название»колливадов» [1585]. Одним из важных пунктов их программы было возвращение к практике частого, по возможности ежедневного причащения. Симеон Новый Богослов с его особым евхаристическим благочестием и его призывом к напряженной мистической жизни вновь оказался в центре внимания. Некоторые его творения были включены в»Добротолюбие» — собрание святоотеческих текстов о молитве и трезвении, изданное в 1782 году Макарием Коринфским (1731–1805) и Нико–димом Святогорцем (1748–1809) [1586].

Никодим Святогорец, один из видных членов движения колливадов, весьма почитал Симеона и даже составил службу в честь византийского святого [1587]. Эта служба — замечательный литургический текст, пронизанный темами Божественного света, огня и обожения:

Небесный яко воистину подобает имети язык хотящим восхвалити Симеона, небеснаго человека. Сей бо в Дусе зрением несредственне соединився Святому по естеству, свят по причастию бысть; Первому Свету свет вторый наречеся, и по существу Богу бог по благодати содеяся…[1588]

Любве горя огнем в сердце твоем, весь во изступ–лении был еси и Богу единому всему, возлюбленному от тебе, срастворился еси, якоже един дух быти с Ним, священнейше[1589].

Желания Божественная имел еси в сердце твоем, святе, яже суть Бога Свет неизреченный, отонудуже богоприятен и обожен весь был еси…[1590]

В тот же период другой афонский монах, Дионисий Загорейский, спустя восемь лет после выхода в свет греческого»Добротолюбия»издал объемистый том творений Симеона, куда вошел перевод его Слов и Глав на новогреческий язык, а также оригинальный текст Гимнов [1591].

В контексте движения колливадов должно быть рассмотрено влияние Симеона на отношение к Евхаристии в Православной Церкви. Именно в этот период в Греческой и в Русской Церкви получило свою окончательную форму»Правило ко святому причащению», которое включает в себя молитвы, надписанные именами Симеона Метафраста и Симеона Нового Богослова. Стихи Метафраста привлекли составителей»Правила»постоянным обращением к теме Божественного огня [1592]. Что же касается Нового Богослова, то одна из молитв, начинающаяся словами»От скверных устен»и включенная в»Правило», носит его имя в заголовке: она составлена из отдельных строк Гимнов Симеона [1593] и отражает наиболее характерные черты его учения о Евхаристии: описание ее в терминах света и огня, учение о необходимости слез во время Литургии, об обожении человеческого естества, включая душу и тело, как следствии причащения, о причастности троическому свету:

Омый мя слезами моими,

Очисти мя ими, Слове…

Но милостию сострастия

Тепле кающияся

И чистиши, и светлиши,

И света твориши причастники,

Общники Божества Твоего

Соделоваяй независтно…

Радуяся вкупе и трепеща,

Огневи причащаюся, трава сый,

И странно чудо,

Орошаемь неопально,

Якоже убо купина древле

Неопальне горящи[1594].

Одновременно с движением колливадов в Греции возрождение монашества происходило и в славянском мире: оно связано с именем Паисия Величковского (1722–1794), игумена Нямецкого монастыря в Молдавии [1595]. Его влияние было очень велико не только в Молдавии и Румынии [1596], но и в российских и малороссийских землях, где его ученики основали множество обителей [1597]. Паисий, знавший греческий язык, перевел на славянский многие тесты древних подвижников и исихастов, в том числе Добротолюбие [1598] и избранные Слова Симеона Нового Богослова [1599]. Весь корпус Гимнов Симеона, а также его»Житие», написанное Никитой, были переведены на славянский язык в это же время [1600]. Что касается русского языка, то полное собрание Слов Симеона на нем появилось только в конце XIX века [1601].

Говоря о духовном наследии Симеона, следует сказать не только о том, как читались, переводились и распространялись его творения: надо и в более широком плане указать на то, какое продолжение в рамках восточной Традиции имел мистицизм света, характерный для Симеона и его последователей. Уже в новое время примеры русских святых показали, что тот исключительный опыт, который был дарован Симеону, продолжает жить в Православной Церкви. Один из таких образцов — преподобный Серафим Саровский (1759–1833) [1602], в котором строжайший аскетический подвиг сочетался с исключительными мистическими дарованиями. О нем известно, что он всегда пребывал в радости, сиял Божественным светом, который порой был виден и его ученикам, когда старец преображался благодатью Святого Духа:

Представьте себе в середине солнца, — пишет один из его учеников, — в самой блистательной яркости его полуденных лучей, лицо человека, с вами разговаривающего… Вы слышите его голос, чувствуете, что он держит вас за плечи, но ни рук его не видите, не видите ни самих себя, ни фигуры его, а только один свет ослепительный, простирающийся далеко…«Что же чувствуете вы?» — спросил меня отец Серафим…«Чувствую я такую тишину и мир в душе моей, что никакими словами выразить не могу». — «Что же еще чувствуете вы?» — «Необыкновенную сладость и необыкновенную радость во всем моем сердце, теплоту необыкновенную и благоухание[1603].

У нас уже был случай указать на разительное сходство между этим описанием беседы Серафима Саровского с Мотовиловым, во время которой святой преобразился и просиял Божественным светом, и тем, как Симеон Новый Богослов описывает телесное преображение своего духовного отца Симеона Студита [1604]. Невозможно не привести здесь в качестве параллели к тому, что нам известно о Серафиме Саровском, описание внешнего облика Симеона Нового Богослова в его»Житии», составленном Никитой Стифатом:

Кротость украшала его, жажда Божественной любви и правды, сострадание к ближнему… Его лицо всегда как бы сияло, он всегда был радостен благодаря внутреннему радованию Святого Духа…[1605]

Другой выдающийся пример — преподобный Силуан Афонский (1866–1938) и его ученик архимандрит Софроний (1896–1993) [1606] — показывает, что и в наше время православные монахи обладают тем же духовным и мистическим опытом, каким обладал Симеон. Божественный свет, Божественная любовь, слезы и покаяние: вот центральные темы книги отца Софрония о Силуане [1607]. Божественная благодать и покаяние, любовь ко всему миру и молитва за мир — вот лейтмотивы писаний самого Силуана [1608]. Многих западных читателей книги»Старец Силуан»она поражает тем, что в середине XX века монахи способны говорить о высочайших состояниях духовного совершенства не на основании академического изучения святоотеческой литературы, а из собственного опыта. Следующее место из книги о. Софрония очень ясно указывает на его близость к Симеону: