Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи - Джейк Джонс

Я направляюсь на восток, через Спиталфилдс и вокруг него, в сторону Брик-лэйн, закручиваю и раскручиваю мой путь по улицам, расчерченным по клеточкам, чтобы обойти как можно больше покрытых асфальтом дорог, сколько я только смогу, — и, с носка на пятку, голову направо, налево, глаза открыть широко; потом на юг, в сторону Олдгейта, Уайтчепла, и на восток, к Лондонскому Королевскому госпиталю. Как только я обнаруживаю, что еще где-то папы нет, сразу направляюсь дальше.

Я иду по главным проездам, обхожу здания со всех сторон, потом начинаю заново: перехожу на боковые улочки и заполняю пропуски. Заворачиваю в магазины, парки, на станции метро, автобусные остановки и в авторемонтные мастерские. Я брожу по боковым переулкам, заглядываю то за мусорные баки, то внутрь лестничных клеток, пробираюсь сквозь подземные парковки. Поразительно, до чего же много закутков, куда можно попасть, когда причина достаточно веская.

Места, куда я иду, были бы в другой день за чертой, но сегодня я облечен непобедимостью — потому что знаю: папа может быть здесь, он забудет о любой опасности, станет уязвимым, окажется одиноким. Эта смелость, чуждая мне обычному, заставляет меня чувствовать, что я словно бы приручаю весь город, присваиваю его целиком, но тьму его отвергаю.

Я забредаю севернее, к Бетнал-Грин, и западнее, в Шордич и Хокстон и их полуночную жизнь. Люди собираются в очереди около дверей клубов, хихикают, визжат, спотыкаются, а друзья их подхватывают. Они то на тротуаре, то на дороге, и все радуются, когда мимо проезжают такси, их защищает от опасности молодость, и красота, и уверенность. Как бы себя папа повел со всеми этими людьми, если бы себя здесь обнаружил? Мимо кого бы я ни шел, каждый полон сил, непобедим, у любого бесконечное множество завтрашних дней. Я среди них — и за тысячу миль отсюда.

Я прохожу мимо гостиничного фойе — там пусто, — а потом у самого дома и церкви Джона Уэсли при Музее методизма: в ночи эти осколки прошлого могли бы папу восхитить и пробудить в нем желание проповедовать. Но, конечно, здесь его нет: такое совпадение было бы слишком большим. Действительность бьет меня заново — он сейчас уже куда угодно может попасть. О чем я только думаю?

Я отслеживаю, как расположены окружающие улицы, и направляюсь обратно на Ливерпуль-стрит, к запасным выходам с вокзала. Там просторно, туда выходят вытяжки и кондиционеры, там бетон и проложены трубы — чем, казалось бы, не убежище усталому или заплутавшему; и я пробираюсь крутыми зигзагами через декоративное озеленение, остро вглядываюсь в затененные углы, но по-прежнему его как не бывало. Я проверяю задние двери вокзала — возможно, он раньше сбежал через одну из них? Понять бы мне только, через какую.

Я иду на запад, к Барбикану, к его лабиринту улиц и домам на сваях, потом дальше, к освещенному иллюминацией собору Св. Павла: собор же известен — вдруг это привлекло папу и он пришел к его лестницам, ища помощи? Отдыха и уюта? Как «все утруждающиеся и обремененные»? Ни малейшего следа. Тогда — на юг, до реки и вдоль Саут-Банка, к каждому монолиту — образчику брутализма, обращенному к Темзе, — особенно к местам такого рода, где он может искать убежища, потому что они напоминают о культурном прошлом, о любви к классической музыке, к театру, к искусству. Но и здесь его нет.

Часы все тикают. Я уже не очень на взводе, мой запал иссякает. У меня ноют ноги. Неужели я теряю надежду? Что, если и вера моя неуместна? Я уверен, я чувствую: то, что я делаю, полезно и важно; но в городе, пронизанном улицами, что тянутся во всех направлениях, забитом бесконечными жилыми домами и коммерческими зданиями, в городе, полном жизни — пульсирующей, праздничной и безымянной, я серьезно ожидаю, что мне выпадет возможность найти одну живую человеческую душу среди нескольких миллионов других, кто счастливо занят своими делами?

Я знаю, что шансы невелики. Но одна из прописных истин моей работы такова: в то время как бо́льшая часть населения не высовывается и никогда не нуждается в нас, точно есть люди, они непременно появятся, — и те, кто на службе, конечно, но и беспомощные — а они вдруг да попадутся в одну из страховочных сетей человеческой бдительности, сплетенных разговорами, или просто окажутся на виду, когда почудится, что все надежды потеряны. Мне придется сделать вывод: мнимые числа лгут и мы не настолько невидимы, как некоторым кажется. Может быть, улиц и тысячи, но с каждой из них, которую я пройду, я уменьшу шансы на неудачу.

* * *

Я проблуждал, пробродил всю ночь напролет, а на рассвете направляюсь домой — я самый трезвый и серьезный среди пассажиров в утреннем поезде, — и сплю до самого обеда. Когда же просыпаюсь, обнаруживаются новости.

Среди многочасовых записей с камер слежения полиция обнаружила ролик, где мужчина в ярко-синем пальто садится на поезд линии Метрополитен, идущий до Аксбриджа. Остается только одно. Мы с женой оставляем детей на друга и едем туда. Я не знаю, что мы думаем обнаружить.

К этой минуте надежда иссякает совсем. Он пропал уже около двадцати часов назад. Кроме того, что нам неизвестно, где он, мы понятия не имеем, что он делал тогда — и что с ним сейчас. Он садился, чтобы отдохнуть? Он упал? Потерял сознание? Ранен? Спал ли он, и если да, то где? Раздобыл ли что-нибудь, чтобы поесть и попить? Денег при нем не было. Сообразил бы он купить питья, даже если бы деньги у него были? Что, если его одолела какая-нибудь настоятельная необходимость? К нему кто-нибудь подходил? На него нападали, обращались с ним дурно? Обо всем этом нам и думать не хочется.

Мама терзается виной — и она убеждена: следующее, что мы услышим, — что нашлось тело. Мы говорим ей, что еще слишком рано так думать, но с каждым проходящим часом, а потом еще одним, такая возможность все больше вползает в поле зрения.

Мы должны оставаться оптимистами, говорим мы друг другу и сами себе. Он не полностью уязвим. А вдруг да тот зуд, что подстрекает его идти и торопит, станет еще и чутьем, которое теперь оберегает от беды?

Сестры и их мужья начинают развешивать по всему городу плакаты. Мы теперь те самые люди — мы в отчаянии клеим растянутые распечатки фотографий. Я нахожу, что сама задумка ужасная, вызывающая и позорная. Полиция говорит нам, что продолжает поиски.