Трагедия королевы - Луиза Мюльбах
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но мало-помалу она ободрилась, а ежедневные унижения и неприятности, которым подвергали ее гонители, как раз подстрекали Марию-Антуанетту к энергичному отпору.
По возвращении из Варенна король и королева были узниками своего народа, а Тюильрийский дворец — их тюрьмой, где народ стерег своих царственных пленников с неослабевающей жестокостью.
Командиры батальонов национальной гвардии переменялись на дежурстве при королевской чете. Им был дан строгий приказ неусыпно сторожить королевскую фамилию, ни на минуту не оставляя ее наедине. Даже спальня королевы не была ограждена от бдительного ока ее стражи — дверь в смежную гостиную должна была оставаться постоянно отворенной, и в этой гостиной находился караульный офицер национальной гвардии. Даже по ночам, когда королева лежала в постели, дверь не запиралась, и офицер, сидевший в кресле, как раз против двери, не спускал взора с кровати, на которой Мария-Антуанетта старалась заснуть, преодолевая свое горе и страдания, чтобы не обнаружить их перед мучителями. Она снизошла только до одной просьбы и выпросила позволение запирать двери в спальне при своем вставании поутру, когда ей было нужно одеваться. Эта просьба была великодушно уважена.
Но при всех этих унижениях, разочарованиях и муках Мария-Антуанетта не теряла надежды на благоприятную перемену своей судьбы. Ее гордая душа еще не была сломлена. Уверенность в победе королевской власти все еще поддерживала в ней бодрость и не давала ей упасть духом среди всех бедствий. Она все еще хотела бороться с врагами за любовь французского народа, в надежде, что он, хотя и сбитый с толку якобинцами, злонамеренными подстрекателями, все же наконец опомнится, послушает голоса своего короля, своей королевы и вернется к ним с любовью и раскаянием. Ради этого великого дня возвращения обновленной любви народа королева решилась безропотно переносить все испытания, стараясь приблизить этот желанный день, примирить народ с королевским домом. Поэтому она хотела доказать народу, что не питает к нему страха и готова доверчиво очутиться среди него, чтобы приветствовать французов своей улыбкой со всей благосклонностью минувших дней. Ей хотелось попробовать еще раз вернуть свою былую популярность, возбудить в остывшем сердце любовь, которую так часто изъявлял ей раньше народ. Она нашла в себе силу преодолеть свои слезы, скрыть душевную боль под улыбкой и с притворным спокойствием и веселостью снова показываться народу в театре и во время катания.
Однажды давали оперу Глюка «Альцеста», особенно любимую королевой, которая вдобавок одержала несколько лет назад блестящий триумф при ее исполнении. Публика, восхищенная присутствием Марии-Антуанетты в театре, громко потребовала повторения хора: «Chantons, celebrons notre reine!»[6] — причем встала с места и, обратившись лицом к королевской ложе, восторженно вторила певцам на сцене.
— Я хочу убедиться, помнит ли публика тот вечер, — со слабой улыбкой сказала королева, обращаясь к де Бюгуа, единственной фрейлине, которой было разрешено остаться при ней. — Сегодня я хочу поехать в оперу; пусть публика видит, по крайней мере, что я не чуждаюсь ее и что я нисколько не изменилась, несмотря на перемену окружающих ко мне самой.
Де Бюгуа с глубокой печалью взглянула на бледную, поседевшую Марию-Антуанетту, которая собиралась показать парижанам, «что она не переменилась». Горе наложило на это некогда прекрасное и веселое лицо свою неизгладимую печать, почти разрушив всю его красоту. Сильно растроганная фрейлина отвернулась, чтобы скрыть невольные слезы.
Но Мария-Антуанетта заметила их и, с горькой улыбкой коснувшись руки своей приближенной, мягко промолвила:
— Не скрывайте своих слез! Вы гораздо счастливее меня, потому что можете плакать, тогда как я должна таить всю скорбь в своей душе. Но сегодня я не хочу горевать, — продолжала она, притворяясь веселой, — я хочу показаться парижанам по крайней мере спокойной. Мало того, я постараюсь улыбаться. Они возненавидели меня теперь, но, может быть, вспомнят, что когда-то питали ко мне сильную любовь. Народу свойственно великодушие, и мое доверие, пожалуй, тронет его. Давайте поскорее одеваться. Я желаю быть красивой, хочу нарядиться для парижан. Ведь в театре будут не одни только мои враги, но также и многие друзья, которым доставит удовольствие мое появление. Скорее, мадемуазель, приступим к нашему туалету!
И с живостью и усердием, в которых было что-то трогательное ввиду ее печального и опасного положения, королева занялась своим одеванием, спеша нарядиться для публики, для добрых парижан.
Известие о том, что Мария-Антуанетта появится вечером в опере, быстро распространилось по всему Парижу. Караульный офицер национальной гвардии, сменившись с дежурства, сообщил эту новость нескольким товарищам и членам Конвента, а те в свою очередь распространили ее во всех слоях общества.
Потому было весьма естественно, что еще задолго до начала спектакля большой оперный театр был совершенно полон, и оживленная, взволнованная публика заняла все места в партере и ложах. Друзья королевы и ее приверженцы явились, чтобы приготовить Марии-Антуанетте давно не виданный триумф, а ее враги, численность которых была значительно больше, — чтобы швырнуть ей в лицо ненависть, злобу и насмешку.
Эти люди разместились по всему театру. Они сидели даже в ложах первого яруса, на обитых бархатом стульях, которые в прежнее время бывали исключительно заняты пламенными поклонниками королевского двора, дамами и кавалерами из аристократии. Но теперь аристократия уже не осмеливалась показываться публично. Большая часть ее, прежде всего друзья королевы, бежала, уступив место ее врагам и гонителям, а в ложах, некогда занимаемых знатью, сидели наиболее выдающиеся члены Национального собрания или главные ораторы клубов и якобинских собраний.
В тот вечер взоры публики то и дело обращались к ложе, в которой в прежнее время красовалась княгиня Ламбаль. Марии-Антуанетте пришлось
