Трагедия королевы - Луиза Мюльбах
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мирабо отлично видел это и не скрывал от себя опасности своего положения. В тот день, когда он выступил в Национальном собрании перед подачею голосов, чтобы отстаивать монархию и утвердить королевскую привилегию решать вопрос о войне и мире, он, популярный народный трибун, открыто стал на сторону короля, вызвав тем бурю негодования и отвращения среди присутствующих. Тем не менее он мужественно и решительно подал голос за короля и его прерогативы, но воскликнул при этом:
— Я отлично знаю, что от Капитолия до Тарпейской скалы всего один шаг.
События шли шаг за шагом, и вскоре Мирабо пришлось сделать последний роковой шаг! Недаром Петион указывал на него как на опаснейшего врага республики, недаром говорил Марат, что у Мирабо или надо отцедить аристократическую кровь из жил, или дать ему изойти кровью. Мирабо не удалось безнаказанно выступить против разъяренных политических партий, безнаказанно бросить вызов в лицо, когда он сказал с высоты трибуны:
— Я стану защищать монархию от всех нападок, с какой бы стороны и из какой бы части королевства они ни шли.
Вожакам республиканских партий была отлично известна огромная власть этого человека, они прекрасно знали, что он один в состоянии, пожалуй, спаять вновь обломки короны, раздробленной с его же помощью.
Чтобы помешать ему в том, понадобилось похоронить его же самого под этими обломками.
Вскоре после свидания графа с королевой и его публичной защиты привилегий короля Мирабо стал хиреть. Его враги уверяли, что единственной причиной тому были чрезмерно напряженная деятельность этого выдающегося государственного мужа и простуда, которую он схватил, выпив однажды стакан холодной воды, чтобы освежиться в разгаре громовой речи перед Национальным собранием.
Но его друзья говорили втихомолку о смертельном яде, подмешанном к этому питью с целью избавиться от опасного и могущественного противника.
Сам Мирабо разделял подозрения, и все возраставшая слабость во всех его членах и жестокие боли, терзавшие его внутренности, казались ему верным признаком яда, которым угостили его враги.
Лев, хотевший лечь у подножия трона, чтобы охранять его, вскоре превратился в несчастного больного человека, с ослабевшим голосом, с угасшей силой. Некоторое время Мирабо еще старался бороться с недугом, изнурявшим его тело, но однажды в разгаре речи, в которой он отстаивал королеву, он упал в обморок и был унесен с трибуны в бессознательном состоянии, а потом отправлен домой.
После долгих стараний его врача, знаменитого Кабаниса, больной открыл наконец глаза. К нему вернулось сознание, но вместе с тем и уверенность в близости смерти.
— Я умираю, — тихо сказал он. — Я ношу в сердце траурный флер по монархии. Яростные вожаки партий хотят вырвать его оттуда, чтобы поделить между собой и повить им ее чело, а для этого им понадобилось разбить мое сердце, что они и сделали.
Да, они разбили это великое, мощное сердце, в котором таился траурный флер по монархии. Сначала врач надеялся, как надеялись и друзья Мирабо, что болезнь уступит лечению. Но сам он не предавался более этому заблуждению, он чувствовал, что боли, терзавшие его тело, прекратятся только со смертью.
После одной особенно мучительной ночи больной послал рано утром за доктором Кабанисом и своим другом графом де Ламарком.
— Друзья мои, — сказал он кротким голосом, со спокойным видом протягивая им обе руки, — друзья мои, сегодня я умру. Когда человек дошел до этого, ему остается только одно: надушиться, принарядиться и окружить себя цветами, чтобы приятным образом отойти ко сну, от которого нет пробуждения. Итак, позовите моих слуг! Пусть меня побреют, оденут и украсят. Пусть отворят окна, чтобы теплый весенний воздух струился в комнату, а затем принесут цветов. Я хочу умереть, окруженный цветами, нежась в солнечном сиянии.
Друзья не решились отказать умирающему и в точности исполнили его последние желания. Гладиатору вздумалось заняться своим туалетом, чтобы пасть на арене жизни славным героем и еще в минуту расставания с жизнью вызвать восторг и бурю громких рукоплесканий.
Весь Париж был публикой гладиатора при его конце, весь Париж в эти дни агонии занимала одна и та же мысль: «Что-то делается с Мирабо? Поборет ли он злобного врага — смерть, заставив его отступить перед собою, или сделается его добычей?»
Этот вопрос читался на всех лицах, слышался во всех жилищах, звучал во всех сердцах. Каждому хотелось получить на него ответ из безмолвного дома с завешанными окнами, где угасал Мирабо. Все улицы, которые вели к нему, были запружены густыми толпами народа в последние три дня перед кончиной Мирабо, и по ним был прекращен проезд экипажей, чтобы не беспокоить больного. Театры были закрыты, а купцы без всякого предварительного уговора между собой держали на запоре свои торговые заведения, как в большие праздники или дни национального траура.
Ранним утром на четвертый день, прежде чем пробудилась жизнь на парижских улицах и отворились дома, по городу раздался клич, проникший в тихие жилища и взволновавший сердца.
Этот клич гласил:
— Цветов! Несите цветы! Мирабо требует цветов! Несите ему распустившиеся розы, душистые фиалки. Мирабо хочет умереть среди цветов!
Этот клич разбудил второго апреля 1791 года спящий Париж, и по мере того, как он раздавался по улицам, отворялись окна, двери домов и со всех сторон валили сотни и тысячи людей с огромными букетами в руках, с целыми цветочными корзинами. Население столицы как будто разом перенеслось от холодных дней ранней весны к знойному лету, благоухающему цветочными ароматами; все теплицы, все комнаты, где росли цветы, были безжалостно опустошены, чтобы доставить последний летний день умирающему народному трибуну. Все его жилище уподобилось летнему храму, полному цветов и благоуханий. Цветы были в сенях, цветами были украшены лестница и прихожая, цветами буквально усыпана вся
