Право на возвращение - Леон де Винтер

В пятницу, после молитвы, он взял в свои ладони руки ребенка. Сжал. Подождал. Сжал. И почувствовал, как ребенок в ответ сжимает его руку. Он сжал руки подряд три раза. И мальчик трижды сжал его руки.

Трое мужчин с длинными седыми бородами, глубоко посаженными глазами и коричневыми мозолями на лбу,[97] в белых джеллабах и черных тюрбанах на голове, с безразличным видом восседали за длинным деревянным столом в пустой комнате со светло-зелеными стенами. Дом был построен еще при Сталине и устоял во время землетрясения.

Он приветствовал их — ученых мужей — так, как его научили делать это в Китае: прижал руку к губам, а после коснулся ею лба и груди. Ему велели сесть на скамью против стола. Ребенка в синей джеллабе и темных очках он усадил на коврик у двери, и тот спокойно ждал его.

Переводчик — новообращенный американец, гигант-янки, вверивший себя пророку, — остался стоять рядом с ним.

— Hi, Ибрагим, — приветствовал он Брама. — Раньше меня звали Росс, теперь зовут Мухаммед.

— Hi, Мухаммед. Меня зовут Ибрагим.

Тот, что сидел в центре, заговорил — негромко, брезгливо поглядывая на Брама, — на языке, которого Брам никогда не слыхал.

Он замолк, и вступил переводчик:

— Почему вы хотите отказаться от своей работы и вернуться в страну кафиров,[98] откуда вы прибыли? Может быть, с вами здесь плохо обращались? Халифат нуждается в каждом верующем, чтобы следовать завету пророка, sallallahu alaihi wa sallam, да будет с ним мир.

Брам ответил:

— Я хочу вернуться в страну, откуда прибыл, потому что отец мой стар и болен. И из-за мальчика, Атала, — он указал на ребенка у двери, — я хочу показать его врачам кафиров. Кафиры не понимают заветов пророка, sallallahu alaihi wa sallam, но очень хорошо разбираются в медицине. Я хочу знать, можно ли возвратить Аталу зрение и слух. Для этого мне придется вернуться в мир кафиров.

Переводчик выслушал ответ ученого мужа и спросил:

— Этот Атал, он что, ваш сын?

— Нет, но я должен заботиться о нем, как если бы он был моим сыном.

Переводчик, кивая, выслушал ответ ученого мужа и перевел:

— Эмир Азуз хочет знать, зачем вам глухой и слепой сын? Почему Аллах милосердный, да будет благословенно и прославляемо имя Его, сделал его таким?

— Мы не можем знать путей, которыми ведет нас Аллах Милосердный, да будет благословенно и прославляемо имя Его. Мне очень хотелось иметь сына, который мог бы видеть чудеса мира, созданного Аллахом Милосердным, да будет благословенно и прославляемо имя Его, и слышать молитвы, в которых мы выражаем покорность воле Аллаха Милосердного, да будет благословенно и прославляемо имя Его. Но не я выбрал этого ребенка. Он выбрал меня сам.

Едва они выехали из Казахстана, Брам связался с Балином и повез мальчика к китайско-монгольской границе, в веселый город Эренхот, полный складов, магазинов электроники и готового платья, ресторанов и рынков; в транспортных пробках на его улицах машины сердито гудели на разные голоса. На местной железнодорожной станции под русскими и монгольскими вагонами меняли колеса для того, чтобы они могли проехать по узкой китайской колее. Несколько недель они, ожидая русских виз, прожили в шумном отеле с гигантской столовой, где каждый день сотни быстрых китайцев, усевшись за круглыми столами, поглощали обеды из двадцати блюд. Он ловил себя на том, что пытается отыскать своего малыша на улице, среди людей. Клубы дыма поднимались над тысячами крыш, жирным дымом воняли тележки торговцев закусками, деловито проходили мимо китайцы в подбитых мехом сапогах, меховых шапках и темных очках, предохраняющих глаза от слишком яркого зимнего солнца; воняло бензином и мазутом.

На улицах и в витринах магазинов были развешаны плакаты и полотенца с изображением змей, игрушечные змеи, и он понял, что 29 января наступит год Змеи. Усадив Атала на колени, он поискал на сайте MapQuest координаты: 22°8′8″ северной широты и 22°8′8″ восточной долготы. Место оказалось в сотне километрах к югу от города Аль-Туллаб, в ливийской пустыне. Задав координаты Google, он нашел сообщения о бункере, построенном в тамошних песках: одном из мест, где ливийцы хранят свой ядерный арсенал.

Из вонючей кабинки телефонного центра — вокруг на разные голоса орали о нерушимой любви или ненадежных клиентах китайцы и русские — Брам позвонил Балину. И получил адрес магазина, где ожидал его «исправленный» мобильник. Вернувшись в отель, он позвонил снова.

— Год Змеи. Координаты. Это точные цифры.

— Американцы будут просто счастливы, когда я им это сообщу, — ответил Балин. — «Господин генерал, все цифры точные»; Ави, ты не в себе? Или напился?

— Что они сделают с ним, если поймают?

— Кто, ливийцы?

— Ты не мог бы с ними договориться, что даешь им информацию в обмен на его экстрадицию?

— Как ты думаешь, что он собирается делать?

— Я думаю… Как ты считаешь, могут быть фундаменталисты в ливийской армии?

— Как тебе удалось найти эту дату и координаты, Ави? Ты не мог бы объяснить точнее?

— Нет, и, может быть, все это вообще ерунда, Ицхак, — я чувствую это, вот и все.

— Когда ты возвращаешься?

— Сперва я должен заехать в Москву. Потом вернусь в Тель-Авив. Ты должен помочь мне найти его. Я думаю, он будет дожидаться двадцать девятого января. Пока что он выжидает… Кстати, как поживает мой отец? И Хендрикус?

При помощи скайп-камеры Эва продемонстрировала ему свой шестимесячный живот, а он показал ей Атала и рассказал, что у него не было другого выхода в тот день, на площади, что он не мог бросить мальчика на произвол судьбы. Она упомянула о бремени новых забот, которые он взваливает на себя, но добавила, что понимает и прощает его.

Короткая дорога через Казахстан была перекрыта, пришлось сделать тысячекилометровый крюк через Улан-Батор до Иркутска, чтобы попасть на транссибирский экспресс. Он побрился, взял руку мальчика и провел его ладошкой по своим гладким щекам. Атал улыбнулся. Он брал мальчика с собой на рынок, где продавались травы, и давал ему их понюхать. Каждый день ребенок касался его лица, бровей, ушей, век, проводил пальцами по скулам. Иногда в толпе мальчик неожиданно останавливался, в страхе хватаясь за него, и тогда Брам брал его на руки и относил в отель, в безопасность. Потом монгольские пограничники разрешили мальчику ехать: Эва купила ему российскую визу.

И поезд пополз по бесконечной снежной равнине.

Дни и ночи ехали они вместе, под железный перестук колес, мимо открытых всем ветрам полустанков и занесенных снегом лесов; мальчик, держа Брама за руку, спал у него на коленях. Брам кормил ребенка, давал ему попить, переодевал, расстегивал фуфайку, когда в купе становилось жарко, гладил по лицу. Где-то в вагоне пели песни. Поезд повернул к северу, и на горизонте время от времени стали появляться купола-луковки русских церквей, сверкавшие в лучах солнца. Проводница разливала чай из сверкающего кипятильника и разносила по купе дымящиеся стаканы. Пассажиры делились друг с другом сластями. Почему-то Браму было приятно, что мальчик выбрал его. Это помогало ему дожидаться возвращения Бенни. Им удалось приехать домой, в Москву, перед самым Новым годом.

За несколько часов до того, как они должны были прибыть на Ярославский вокзал — все спешно собирались, паковали вещи, причесывались, женщины наводили красоту, — зазвонил китайский мобильник Брама. Он встал и вышел из купе, чтобы в узком коридорчике выслушать сообщение Балина.

— Ицхак? — спросил Брам.

— Мы нашли его, — ответил Балин.

ЭПИЛОГ

Амстердам

Январь 2025

Брам принял душ в номере амстердамского отеля и пошел к своему старому дому на Херенграхт. Типичный для Голландии серый январский день, небо плотно затянуто облаками, холодно, но сухо. Голые деревья недвижно застыли перед роскошными домами, над темной водой каналов. Несколько раз он останавливался поглядеть на расписные потолки и зажженные люстры за высокими окнами богатых купеческих особняков, которым реставрация вернула прежнюю пышность и великолепие. Машинам въезд в полукруг каналов был запрещен. Велосипедисты, пригнувшись к рулю, торопливо форсировали горбатые мосты; десятилетия миновали с тех пор, как он видел это в последний раз. Пешеходов было немного, но город не казался пустынным. На торговых улицах, пересекавших каналы, царило оживление; ярко освещенные магазины были забиты модной одеждой и дорогой посудой, рестораны предлагали немыслимые кулинарные чудеса. Но на самих каналах было тихо и безлюдно, как на картинах старых мастеров; казалось, он нечаянно забрел в девятнадцатый век.