Шторм. Отмеченный Судьбой (СИ) - Екатерина Беспалова

счастливой жизни сестры пришёл конец. Хорошо, что они на тот момент уже жили в своей квартире. Когда случайно узнала, кто является моим соседом, она даже глазом не моргнула. Единственное, о чём попросила, когда Александр оставался у меня, не допустить его общения с тобой: ни взглядом, ни жестом, ни тем более словом.

– Настолько ненавидела? – спросил Артём, искоса посмотрев на Вадима.

– Боялась. Света безумно боялась, что тебе станет известно о сроках рождения Александра, что ты сложишь один плюс один и заберёшь у неё сына. Я убеждал её, что у тебя семья: любимая жена, маленькая дочь – но она не слушала. Именно тогда сестра взяла с меня обещание, что я и близко не подпущу мальчика к твоей семье. В принципе, мне и стараться особо не пришлось. Афган, потом Чечня – ты не бывал в Москве, поэтому шансы увидеться с Александром ровнялись нулю. Да и вряд ли ты бы мог подумать, что это твой сын. С чего бы?

Ерёменко снова выдержал паузу.

– А потом произошла та страшная автокатастрофа в девяносто втором. Я забрал Александра к себе. В отличие от Светы, я не боялся, что ты узнаешь в нём своего сына, однако на горизонте появилась новая проблема: твоя дочь.

Богданов резко посмотрел на Вадима. Всё, что касалось Кати, воспринималось чересчур болезненно, и причины этого обоим мужчинам были известны. Ерёменко ощутил его пристальный взгляд физически, но даже вида не подал, что его что-то смутило. Сцепив пальцы в замок, он продолжил:

– Мне пришлось оформить Александра в параллельный класс, на ходу придумав историю о том, что наполняемость класса не позволила им со Стасом учиться вместе. Я пристально следил за тем, чтобы он даже и глазом не посмотрел в сторону Кати.

– Значит, ты – плохой соглядатай, – ухмыльнулся Артём.

– Он совершенно не интересовался твоей дочерью! – вдруг вспылил Вадим. – Она была ему не интересна. К тому же, в старшей школе она играла в любовь со Стасом, а я неустанно, при любом удобном случае твердил им, что брат должен уважать брата, и то, что принадлежит одному, никогда не должно привлекать другого. Понятие о чести всегда трактовалось Александром правильно. Наверное, он унаследовал это от тебя. – На лице появилась усмешка. – Конечно, по-другому и быть не могло: рыцарь же в третьем колене.

– Рыцарь… Был бы рыцарем, не сотворил такое с моей дочерью!

– Ты там не присутствовал! – тут же ощетинился Ерёменко. – Они действительно могли переспать по обоюдному согласию. Возраст…

– Моя дочь не стала бы спать с кем попало на пьяной вечеринке, – перебил его Артём.

– Однако анализы говорят об обратном.

– Верно, – в глазах Богданова появился хищный прищур, – она могла выпить пару бокалов вина, да пускай даже и две рюмки водки – возраст, как ты сам выразился, – но Катя никогда бы не стала принимать ту дрянь, которую обнаружили у неё в крови.

В глазах Вадима Петровича отразилось непонимание:

– О чём ты?

– А ты думал, я завёлся на ровном месте? Да чёрта с два! Если бы дочь переспала с кем-то на вечеринке по собственному желанию, я бы слова не сказал. Почитал бы нотации, максимум – голос бы повысил на два тона. Но ты не видел её состояние, не слышал, как она плакала ночами. А я даже в милицию не мог заявить о факте изнасилования, потому что против неё самой возбудили бы уголовное дело. Так что не надо мне сейчас втирать про рыцарство и про то, что твой племянник ни в чём не виноват. Он спланировал, а потом совершил преступление, невероятно тонко обдумав все детали.

Нахмурившись, Ерёменко потёр переносицу. Здесь что-то не сходилось. Алкоголь – да, но наркотики… Либо Богданов преувеличивал, либо он не знал своих детей настолько хорошо, насколько ему всегда казалось.

– Что за наркотики, Артём?

– Метилендиоксиметамфетамин, или, выражаясь проще, «Экстази».

Вадим изумлённо покачал головой. О названии чудо-таблеток доводилось слышать – и не раз – однако верить, что собственные дети могли употреблять эту дрянь, не хотелось.

– Александр не мог принимать их, – проговорил наконец мужчина больше для себя, чем для друга.

Мозг усердно пытался вспомнить особенности поведения ребят, но ничего подозрительного не всплывало. Обычные юноши, студенты первого курса. Они постоянно находились на виду. Мало того, завтраки и ужины в кругу семьи были традицией.

– Александр не мог этого сделать.

– Тебе показать официальные документы?

– Он не мог этого сделать! – выкрикнул, разозлившись, Ерёменко. Пока никто не доказал обратного, он будет до последнего защищать детей.

– Моя дочь определённо ясно указала на него! Кому, как не ему, было выгодно, чтобы она ни черта не помнила?

– Но он тоже до недавнего времени ни черта не помнил!

– Значит, он – хороший актёр, – надменно усмехнулся Богданов, – потому что стоило мне прижать его тогда в кабинете военкома, как он тут же во всём сознался, решив спрятаться от ответственности в армии.

Между ними снова повисла напряжённая тишина. Казалось, если бы не шум ночного города, разряды статического электричества ощущались бы физически. У каждого была своя правда, и никто не собирался уступать. Молчание длилось недолго. Спустя несколько минут первым голос подал Вадим Петрович:

– Мы можем спорить до бесконечности, доказывая с пеной у рта свою правоту. Прошло полтора года, – он достал из пачки последнюю сигарету, – об этом случае уже все забыли.

– Забыли?

– Забыли, Артём. Включая непосредственно пострадавшую сторону – твою дочь. По-моему, единственный, кто до сих пор никак не отпустит ситуацию, это ты. – Вадим сделал глубокую затяжку и выпустил клубок дыма. – Ты хотел наказать его? Наказал. Александр полтора года пробыл в Аду. Никто не виноват, что он вернулся оттуда героем. Хотя, зная, чей он сын, я ни разу не сомневался, что гены возьмут своё. – Мужчина выдержал паузу. – У нас сейчас другая проблема.

В неярком свете уличного фонаря они посмотрели друг на друга.

– Что будем делать с их любовью?

– Не мели ерунду! – Богданов громко фыркнул. – Какая, к чёрту, может быть любовь?!

Однако за напускной уверенностью всё же таился страх. Настоящий, липкий, леденящий душу страх, который вновь зашевелился внутри, стоило только вспомнить выражение лица дочери и полные отчаяния глаза сержанта, когда тот произнёс это