Хроника смертельной осени - Юлия Терехова

– Я провожу тебя на вокзал? – робко спросила она. Что толку рвать себе сердце и омрачать прощание? Все равно ничего изменить нельзя. А молить его остаться ей гордость не позволит. Так хоть проводит его с достоинством. Он не увидит ее слез, а в голосе услышит понимание и прощение. Такой – гордой и красивой – он ее и запомнит.

– Не стоит, – отказался Сергей, – я уеду очень рано, мне еще сумку надо собрать.

– Ну уж сумку тебе я соберу, – возмутилась Катрин, – или это я тоже не в состоянии сделать, по-твоему?

– Ты напрасно сердишься, моя прелестная лентяйка. Если хочешь заняться моими вещами, то давай, вставай и начинай – уже половина шестого, а мне надо выйти из дома в семь, иначе я опоздаю на поезд.

«Eurostar, – лихорадочно соображал Сергей, – надо успеть на 8.54. В клинику позвоню из поезда. Заявление на отпуск пошлю по почте. Все, все рухнуло. Как это могло случиться? Как я допустил? И как его теперь искать? Хотя в Париже Рыкова, скорее, всего уже нет. Думаю, он сам потрясен тем, что сделал. И сбежал куда-нибудь. Но куда? Надо найти этого упыря – иначе я никогда не буду за нее спокоен».

Он не стал звонить Анне, а выйдя из поезда на Gare du Nord, взял такси и отправился на Монмартр. Он даже не пытался подыскать заранее слова, понимая, что невозможно их найти – слова, которые выразят его скорбь и горе. Дверь ему открыла Жики – пару мгновений она смотрела на Сергея, а потом отступила в сторону, позволяя тому войти. Так они и стояли в холле, и только тиканье больших напольных часов нарушало тягостную тишину.

– Как она, Жики? – наконец проговорил он.

Старая дама тяжело вздохнула:

– Проходите, Серж. Сами увидите.

В гостиной Анны не оказалось, и он остановился в растерянности. Следовавшая за ним Жики, потянула его вглубь квартиры, и он оказался у Анны в спальне. Он не сразу заметил ее, сжавшуюся в кресле, накрытую пледом почти с головой. Когда он зашел, она даже не пошевелилась.

– Анна, – позвал он, и когда она не ответила, повторил. – Анна…

Она снова не отозвалась, и тогда он сделал шаг к креслу и потянул за плед.

– Анна, очнись, посмотри на меня.

– Что тебе нужно? – услышал он ее злой голос.

– Я пришел узнать, не могу ли я тебе помочь.

– Нет, – отрезала она. – Мне твоя помощь не нужна.

– Анна, – он опустился перед ней на колено. – Поговори со мной.

– Нам не о чем говорить, – отозвалась она, – я не хочу никого видеть.

– Я ни в чем не виноват перед тобой, – сказал он. Анна не отвечала, и тогда он продолжил: – Тебе надо поесть, хотя бы попытаться…

– Оставь меня, – она по-прежнему не повернулась к нему и не смотрела на него.

Он протянул руку и коснулся ее плеча. Анна брезгливым движением сбросила ее: – Не трогай меня.

– В чем ты меня винишь? – Сергей понимал, что она затоплена горем, но его приводило в искреннее недоумение ее нежелание с ним разговаривать.

– А ты не понимаешь? – она наконец удостоила Сергея взглядом. Он даже отшатнулся – в ее глазах горел испепеляющий гнев. Или ненависть?..

– Что?! – ему стало не по себе. – Почему ты так смотришь на меня?

– Это из-за тебя погиб Антон! – Булгаков еле разобрал ее слова.

– Что ты говоришь? – ему стало страшно.

– Почему вы скрыли от меня, что Рыков жив? Да как вы смели?!

– Это было не только мое решение, – твердо сказал он. – Мы решили вместе – я, Антон, Мигель и Андрей. Все сошлись во мнении, что тебя и Катрин надо поберечь.

– Ненавижу вас! – выдохнула она. – Будьте вы прокляты!

Сергей содрогнулся. Он и не надеялся, конечно, что разговор с Анной будет легким, но совершенно не рассчитывал столкнуться с ее ненавистью. Она винит его в гибели Антона?! Невероятно! Но спорить с ней сейчас – бессмысленно и жестоко. Он беспомощно оглянулся на Жики, и она ответила ему сочувственным кивком головы, но не проронила ни звука. Только показала ему движением тонких, выщипанных в ниточку, бровей на выход и сама направилась прочь. Сергей поднялся с колен и последовал за ней.

В гостиной она показала ему рукой на кресло и села напротив. Горничная принесла чай и неслышно удалилась.

– Was ist das, Jicky?[154]– он говорил по-немецки, помня, что старая дама не дружит с английским языком. – Was soll den das[155]?

– Уже больше суток вот так и сидит, не ест, не пьет. Впрочем, нет, пьет – коньяк. Я не мешаю – пусть хоть так… Это пройдет, она сейчас вне себя от горя.

– Расскажите о смерти Антона, – мрачно попросил Булгаков.

Тангера кратко изложила ему события прошлой страшной ночи. Булгаков выслушал ее, не перебивая.

– Почему Анна винит меня в его смерти? – в его голосе сквозило горькое недоумение.

– Это единственное, что вас волнует? – неприветливо поинтересовалась тангера, но видя его возмущенное лицо, махнула рукой. – Простите меня, юноша… Я за нее сильно переживаю.

– Конечно, – прошептал он, а она продолжала:

– Анна сейчас не в себе, поэтому не способна мыслить здраво. Пройдет немного времени, и она поймет, что вы все хотели ей и ее подруге только добра.

– Но ей нужна помощь сейчас, – не сдавался Булгаков. – Ей нужна поддержка.

– Не от вас, – возразила Жики. – От вас она ничего не примет, не настаивайте. Оставьте ее в покое. Рано или поздно она справится со своим горем и тогда все поймет и простит.

– Что Анна собирается делать дальше? – спросил Сергей. – Она повезет Антона в Москву?

– Я не знаю. Я не говорила с ней с тех пор, как мы вернулись из больницы вчера на рассвете. С той минуты она так и лежит в кресле. А откуда вы узнали, Серж?

– Мне позвонил из Москвы мой друг, он служит в полиции. Он занимался делом Рыкова два года назад, и поэтому ему быстро сообщили.

– А ваша жена? – спросила Жики, и Сергей стал чернее тучи. – Она в курсе?

– Нет, – ответил он. – И, Жики, у меня к вам огромная просьба! Я вас умоляю – максимально оттяните момент, когда Анна соберется звонить Катрин, чтобы сообщить ей о смерти Антона. Катрин очень любила его – такая весть станет для нее жестоким ударом. К тому же она до сих пор не знает, что Рыков жив.

– Как вы безрассудны, – неодобрительно сказала Жики. – Добром это все не кончится, помяните мое слово, Серж. Вы должны были сами сказать вашей жене правду.

– Прошу вас, – он даже сжал ее старческую руку в сильных ладонях, но она с сомнением покачала головой.

– Не знаю, Серж. Я, конечно, попробую, но считаю ваш обман большой ошибкой. Если уж Анна винит вас во всем, то представьте себе реакцию вашей жены.

– Я потом себе это представлю, – мрачно пообещал Булгаков. – А пока мне нужна фора во времени.

– Для чего? – спросила Жики.

– Я еду в Москву, – ответил он и добавил. – Я его там найду и…

– И что? – подняла тангера брови. – И убьете?

– Как получится, – нахмурился он.

– А почему вы решили, что он в Москве?

– Рыков прекрасно понимает, что мы сейчас все соберемся там, – Булгакова кольнуло чувство, что этими словами он вынес приговор – себе, Катрин, Анне. – И он захочет встретиться со всеми нами…

02 октября 2012 года, Париж

Наступила вторая ночь, когда на свете не было Антона. Анна ходила по квартире, натыкаясь на мебель, словно слепая, с неизменным бокалом коньяка в руке, сонная, но не пьяная. Когда Жики пыталась уложить ее спать, она послушно ложилась в постель, но спустя час-полтора вставала, не в состоянии заснуть.

Стоило ей смежить веки, как перед ней вставал образ Антона, каким она его запомнила – когда он на прощание обернулся, чтобы посмотреть на нее. В тот печальный день в Москве, будучи не в силах слушать ее признание в измене, он приказал ей замолчать. Конечно, Антон все понимал – но слышать не хотел. Она вспоминала его несчастные оскорбленные глаза и вливала в себя очередную порцию коньяка – сомнительная анестезия, но на какое-то время наступало облегчение. Когда коньяк обжигал ей горло, то сердце переставало разрываться на части – правда, так ненадолго, что она не успевала передохнуть от этой жестокой боли…

Накануне утром, вернувшись из больницы, Анна набралась мужества и позвонила его родителям в далекую арабскую страну, где те жили среди верблюдов и песков. Слава богу, к телефону подошел Альберт, и она срывающимся голосом рассказала ему о гибели сына – матери не смогла бы… Он уронил «Спасибо» и отключился. Что там творилось – Анна боялась представить. Ближе к вечеру Альберт перезвонил ей и спросил о времени похорон. От этого, казалось бы, простого вопроса Анна разрыдалась, выронила трубку, и объясняться с академиком пришлось Жики – по-французски он говорил скверно, а английского старая дама не знала…

Текли долгие часы, но Анна, совершенно потерявшая счет времени, все еще находилась в туманном забытьи – которое есть ни сон и ни явь, а какой-то спасительный дурман, когда чувства притуплены, а мысли загнаны в угол. К полуночи она отправила Жики спать, уверив ту, что с ней все будет в порядке, но как только за дивой закрылась дверь ее комнаты, Анна снова села в кресло с бокалом коньяка, поджав ноги, и даже не пыталась унять поток слез, заливавший лицо. Так она и сидела, почти неподвижно, время от времени вливая в себя очередную порцию мартеля…