Русь: от язычества к православной государственности - Алексей Владимирович Лубков

Утверждалось таинство и одновременно цельность и двуединая природа человека, единство церкви и государства. Своеобразие византийской системы организации власти заключалось в том, что она позволяла императору совмещать функции правителя и первосвященника. Это было персонифицированное воплощение полноты светской и духовной власти[450], что, однако, не означало подчинения церкви государству, которая имела все права по управлению духовной жизнью верующих, а патриарх располагал исключительным, нередко равным императорскому авторитетом в византийском обществе.

Принцип «симфонии властей» окончательно утвердился в IX в. при патриархе Фотии, когда непоколебимым стал принцип единодушия и единомыслия императора и патриарха, а царская и патриаршеская власть рассматривались как равные ветви власти. Идея «симфонии властей» ярко выразилась в гербе Византийской империи: единое государственно-церковное тело, управляемое двумя головами, увенчанными единым венцом – знаменитый двуглавый орел – символ цельности и нераздельности духовной и светской власти.

Русь стала наследницей этой традиции. Союз силы и духа придал русскому обществу необыкновенную жизнестойкость, сплачивал его крепкой дисциплиной, организованностью и жертвенностью в отстаивании государственных интересов. Не случайно, что защита Отечества воспринималась народом прежде всего как защита православной веры, а не только собственного государства.

Византизм, уверен Леонтьев, сплотил Русь и дал ей силы преодолеть все невзгоды – от монгольского ига до отпора агрессивным притязаниям западных соседей. «Под его знаменем, если мы будем ему верны, мы, конечно, будем в силах выдержать натиск и целой интернациональной Европы, если бы она, разрушивши у себя все благородное, осмелилась когда-нибудь и нам предписать гниль и смрад своих новых законов о мелком земном всеблаженстве, о земной радикальной всепошлости!»[451] Разве Леонтьев заблуждался? Напротив, он – прорицатель. Константин Николаевич предсказал образование враждебного России Евросоюза, который в конечном счете даст старт европейскому увяданию. Его симптомами станут нивелирование национальных различий, формирование «среднего европейца», увлеченного исключительно погоней за собственным благосостоянием, крушение традиционных моральных и нравственных норм и ценностей, восприятие христианства как «моральной басни», «истолкование которой есть экономический и моральный утилитаризм»[452].

Эта гниль, как утверждал Леонтьев, будет навязываться России. Увы, все это происходит на наших глазах. Каков выход? России нужна внутренняя сила, нужна крепость организации, крепость духа дисциплины для того, «чтобы защищать от натиска его последние охраны нашей независимости, нашей отдельности»[453]. Не сливаться с Европой, не «стучаться» в европейский дом, к чему призывают современные российские либералы, а всеми силами отстаивать свою национальную идентичность и самобытность.

Леонтьев предупреждал: «Россия может погибнуть только двояким путем – или с Востока от меча пробужденных китайцев, или путем добровольного слияния с общеевропейской республиканской федерацией»[454]. Сегодня эти две опасности не просто очевидны, а кричат во весь голос: Россия, вспомни свое историческое наследие выживания во враждебном мире, идущее еще от Византии – укрепляй власть, духовно сплачивай общество, береги нравственные, проверенные веками ценности, укрепляй силу духа, твердо иди по своему самобытному историческому пути! Русским, как утверждал Леонтьев, следует прежде всего «стремиться со страстью к самобытности духовной, умственной и бытовой»[455]. И тогда они смогут противостоять «перерождению человеческих сообществ на началах нового, теперь духовного рабства»[456].

Поэтому ряд современных исследователей пишут о византизме Леонтьева не только прошлого, но и будущего. Автор талантливой статьи «Константин Леонтьев и византизм», опубликованной в журнале «Вопросы философии», Н.М. Северикова пишет об этом византизме будущего: «За прошедшее тысячелетие жизнь человечества неузнаваемо изменилась: стали иными не только условия существования общества и основы его развития – произошла трансформация идей, принципов, определяющих отношение человека к миру, нормы его поведения, цели, средства и ожидаемые результаты человеческой деятельности. Идеи византизма в интерпретации К. Леонтьева приобрели иное содержание: дали импульс к направлению его размышлений применительно к современности и перспективе грядущего развития России, ее мессианской роли в объединении православнохристианских народов – именно их единство и должно стать залогом утверждения византийских идей “завтра”, или, как выражает свою мысль К.Н. Леонтьев, “византизма” будущего»[457].

Один из крупных российских философов и богословов, В.В. Зеньковский, предрекал, что интерес к Леонтьеву будет возрастать и его имя не будет предано забвению как эпизод русской философской мысли. Зеньковский утверждал, что «в свете трагических судеб России взгляды Леонтьева, его отдельные суждения приобретают особенную значительность по своей глубине и проницательности. Только теперь становится бесспорным, насколько хорошо разбирался во многих проблемах ясный и независимый ум Леонтьева»[458].

Почему Леонтьев видел в византизме уникальную формулу исторического бытия? Прежде всего, потому что Византия как государство имела наднациональный характер, вбирала в себя различные этносы и народности, обеспечивая им равные гражданские и иные права. Ф.И. Успенский связывает необыкновенную жизнестойкость Византии, зажатой враждебными силами с запада и востока, с тем, что «Восточная империя разрешает проблему, которой не удалось разрешить Западной – она ужилась с новыми варварскими элементами, вступив с ними в такой род соединения, который не удался на Западе»[459].

Враждебным «варварам», жившим в пограничье империи, византийцы платили за «добрососедство» и оборону границ, их элитам жаловали высокие титулы и знаки отличия, награждали землей в пределах империи, а представительниц знатных византийских фамилий выдавали замуж за аристократов «варваров». Византия «не только нашла способ воспринять в себя новые этнографические элементы… но еще представила опыт согласования романизма и эллинизма с началами, воспринятыми от новых народов»[460].

Византия был открыта для всех этносов и народов, которые принимают православную веру. Прав С.С. Аверинцев, когда пишет, что «византийские греки отреклись от своего этнического самоназвания, променяв имя народа на имя принятой из чужих рук вселенской государственности»[461]. Византийская империя именовалась Ромейской, а ее население ромеями вне зависимости от этнической принадлежности. С.С. Аверинцев подчеркивает, что для византийцев императорский сан был святыней, но еще большей святыней была сама империя, которой они были верны «из века вовек»[462].

У византийца вера в свою державу непоколебима, но своему государю прочна до тех пор, пока есть уверенность, что император соответствует величию Византии. Неугодных императоров свергали, убивали, сажали в тюрьму. По подсчетам Г.Г. Литаврина, «за 1122 года существования империи в ней сменилось до 90 василевсов. Каждый правил в среднем не более 13 лет. Почти половина императоров была свергнута и уничтожена физически»[463]. Только 34 императора умерли естественной смертью от старости или болезней; 20 погибло насильственным путем; 18 подверглись различного рода казням (кастрации, ослеплению и др.); 12 умерло в тюрьмах или окончили жизнь в монастыре; 12 отреклись от престола добровольно или по принуждению, причем большая часть из них приняла монашество»[464].

Несмотря на расправы, совесть византийцев была чиста – они выполняли свой долг по защите державы от неугодных Богу государей. При этом византийцы не сомневались