Преступление и наказание в английской общественной мысли XVIII века: очерки интеллектуальной истории - Ирина Мариковна Эрлихсон

уступаем ни одной нации в отношении своих законов и правительства, но, – продолжает он, – по странной фатальности, стране, достигшей такого величия, угрожает опасность изнутри: не из дремучих лесов и далеких гор, а из самого сердца мегаполиса»[768].

Характерная особенность английской публицистики XVIIXVIII вв. заключалась в частом обращении к аналогии между политическим и физическим телом: «Если какие-то части становятся непомерны огромными, то другие сокращаются, и организм не может нормально функционировать… наши законодатели должны уподобиться врачам и устранить недомогание, выпустить кровь. Великие преобразования, о которых возносят молитвы добрые люди, остановит растущее зло, вернув людей к моральным нормам, из-за разложения которых они встают на кривую дорогу» – рассуждал в петиции к парламенту анонимный автор начала XVIII в.[769] Развивая «медицинский дискурс» рассматриваемой проблемы, Хэнвей также обращается к символическим сравнениям: «Некоторые думают, что война – единственный способ выпустить дурную кровь нации… Но то, что порождается невежеством, не устранить войной. Никакая война не исправит порушенной национальной морали»[770]. Таким образом, если война не избавит Англию от возрастающей активности криминализованных масс, есть ли надежда решить проблему внутренними ресурсами, – вопрошает автор. В сложившихся условиях памфлетист не видит иного пути избавления от криминальной маргинализации мегаполиса, кроме кардинальной реформы системы уголовного правосудия.

В попытке «диагностировать» глубинные причины роста преступности, Хэнвей выдвигает предположение: «Не является ли ослабление или отрицание религии главной причиной того, на что мы жалуемся?»[771]. Развивая эту мысль, гуманист интуитивно подходит к тому, что последующие мыслители назовут секуляризацией сознания и мышления. Когда человеком более не движет страх перед Вечным наказанием, убежден Хэнвей, он теряет веру в то, что этот мир мудро управляем Творцом. Страх перед виселицей, связанный с ожиданием вечных мучений после смерти предположительно может оказывать сдерживающий эффект на ту часть «злодеев», которые еще признают авторитет религии. Таким образом, для Хэнвея основная причина неуклонного роста преступности в современном ему мире коренится в ослаблении роли религии в жизни англичан и утрате чувства Священного трепета [он использует это в качестве синонима понятия «Страх Божий» – опасение оскорбить Господа нарушением Его святой воли – авт.]. Просветитель проводит интересную параллель между воспитанием общества и воспитанием ребенка: невозможно управлять ребенком без использования «родительского авторитета», как невозможно управлять нацией не опираясь на сходные авторитеты. В данном случае этот авторитет базируется на принципах религии: «Страх перед Богом – источник мудрости, а отсутствие этого страха – начало глупости и извращенности, которое в конечном итоге приведет к уничтожению всего человечества»[772]. С утратой авторитета религии (особенно это актуально в случае с молодыми людьми), считает Хэнвей, исчезает страх перед Господом и стремление готовить душу к вечной жизни, что в конечном итоге приводит к презрению и земных законов. «Мы каждый день видим, – пишет автор, – как из-за недостатка образования, дурного примера, порочного круга общения многие вступают на путь, ведущий к гибели. Если нет понятия о вечной жизни и Страшном суде, нет веры во Славу Господа и надежды на воздаяние после смерти, то человек словно блуждает во тьме»[773].

В 1754 г. известный евангелист Уильям Ромейн выступил с проповедью «Метод предотвращения частых грабежей и убийств», которая разошлась впоследствии большим тиражом печатного издания[774]. Аргументация Ромейна представляет собой более глубокую теологическую проработку причин возросшей преступности, рассматриваемых Хэнвеем: «Никогда божественные постановления не попирались так дерзко как в наше время, что проявляется в беспрецедентном росте преступности и нарушении законов на фоне абсолютной беспомощности власти», – в духе проповеди начинает рассуждать евангелист. Развивая идею первородного греха, Ромейн убежден, что человеческая природа, так запятнана грехопадением Адама, что все мысли и душевные устремления человека есть чистое зло, а сердце – сосуд, заполненный смертельным ядом[775]. По логике автора, причины преступности укоренены в человеческой природе так глубоко, что законодательство не способно ее обуздать: «Если убийство, прелюбодеяние живут в сердце, то стремление совершить противоправное деяние будет реализовано при первой возможности ускользнуть от правосудия»[776]. По мнению теолога, человеческий ум чрезвычайно изобретателен в генерировании идей и схем по удовлетворению своих желаний, даже если они входят в противоречие с уголовным законодательством, а потому количественное наращивание кровавых статутов представляется неэффективным. Грабежи и убийства превратились в повседневную рутину, и продолжат ею быть, пока не уничтожен источник разложения: «Акты парламенты и самые мудрые эдикты не могут вырвать корень зла из человеческого сердца, эта задача лежит вне сферы действия человеческого законодательства»[777].

Уильям Ромейн

Итак, Ромейн и Хэнвей очевидно достигли согласия в диагностировании причин возросшей преступности. Но даже названия трудов декларируют «методы предотвращения» и «предложения по исцеляющей профилактике». Представляется интересным рассмотреть, насколько авторы сближаются в инициативах решений поставленной проблемы. Для Ромейна первый шаг на пути к искоренению грабежей и убийств исправлению – признание порочности человеческой природы, «ведь всемогущий Господь никогда не оставит человека без исцеления», а «великий замысел христианства заключается в том, чтобы вернуть человека из состояния падения»[778]. Человек, находясь в естественном состоянии до падения презрел возможность правильно распорядиться свободой воли и потерял «два главных сокровища духовной жизни» – образ Бога и Дух Бога[779]. По глубокому убеждению автора, единственный способ освободить душу от отравляющих ее мирских и плотских страстей, описан в Священном писании: «Здесь нужно использовать Евангелие, а не закон. Здесь должно быть задействовано духовенство, а не магистраты»[780]. Когда преступник~грешник превращается в истинного христианина, в нем происходит глубинная трансформация, коренная ломка мировоззрения: «Он уже не видит вещи в прежнем свете. То, что раньше радовало его, теперь огорчает. Фокус жизненных устремлений смещается… и эти изменения происходят по мере того, как божественный свет входит в его сердце… Все обновляется. Убийца становится милосердным, прелюбодей добродетельным, вор честным, лжесвидетель говорит правду, богохульник замыкает свои уста»[781]. Обратиться к религии и «свету Евангелия», собственно, единственное предложение Ромейна, рефреном звучащее сквозь весь трактат. Как реализовать данный «метод предотвращения» в национальном масштабе, как выстроить систему противодействия и профилактики, остается непонятным, что выдает в авторе скорее проповедника, нежели реформатора. Однако, вброшенная в общественную дискуссию идея о трансформирующем потенциале религиозного обращения в ожидаемом реформировании системы уголовного правосудия, обретет многочисленных последователей.

В числе этих последователей будет и Джонас Хэнвей, чьи идеи в фундаментальном академическом труде по истории западной тюрьмы считают началом «поднимающегося евангелического прилива, который захватил многих сторонников реформ в конце восемнадцатого столетия»[782]. Поддерживая устоявшееся мнение о том, что преступные привычки рождаются из невежества в христианской