Колибри - Сандро Веронези

благодаря тебе, твой дед, оставшийся один, – гордый и одинокий, беспокойный и одинокий, – будет, как и все другие, следить за тобой по мобильному телефону, по компьютеру, и тогда он откроет, что вдали от него ты говоришь о нем очень много, и он растрогается и вспомнит годы, которые тебе посвятил, семнадцать вот как минуло, но они покажутся ему дуновением ветра, тогда как с трудом он будет вспоминать те годы, когда тебя еще не было, поблекшие, давние, и будет ждать тебя в старом доме на площади Савонаролы или же в старом доме в Больгери, оба благодаря его усилиям по-прежнему стоят на месте, куда ты приедешь его навестить при первой возможности, с охраной, Мирайдзин, поскольку ты сможешь перемещаться только с эскортом, ты приедешь его навестить, увидишь, что он в полном порядке, еще молод, еще трепещет крылышками, не двигаясь с места, такая у него особенность, в то время как все вокруг него уже успело поменяться, но он уверен, что и для него наступит момент, когда придется двигаться и меняться, разом и внезапно, как бывало с ним всегда, и этот момент под конец подойдет, и он не будет приятным, ведь он принесет из больницы бумагу, заключение, в котором будет написано: рак, карцинома, панкреатит – недвусмысленно, без изворотов, – образование больших размеров и в сильно продвинутой форме. Но как же так? Дед твой всегда регулярно ходил проверяться, раз в шесть месяцев, и шесть месяцев назад ничего еще не было? Как же он мог за шесть месяцев зародиться, вырасти и распространиться на столь обширную площадь? Как у него получилось? Наверное, он действовал так же, как когда-то его тело в пятнадцатилетнем возрасте, Мирайдзин, потому что у Марко Карреры был такой странный способ роста, прописанный изначально в его хромосомах, как считала его мать, или же потому, что наступил тот самый день «Икс», которого боялся его отец, когда он должен будет заплатить по крупному счету за неожиданно быстрый рост, – словом, рак в семьдесят лет, проклятие, и при этом коварный, и у тебя подкосятся ноги, Мирайдзин, когда ты об этом услышишь, потому что он должен будет тебя оповестить, и тот мир, который ты спасаешь, рухнет на тебя, и он скажет «я буду бороться», но ты прекрасно поймешь, что сам он в это время думает «я – труп», как когда-то думала его мать, когда подоспела ее очередь, он так думает и потому, что он медик и наверное знает, что он – труп, он, у которого, можно сказать, была цель в жизни, он, который должен был умереть однажды майским вечером полвека назад, он тогда был в списке, все было подготовлено, но в последнюю минуту подоспело помилование, Мирайдзин, поскольку если бы его тогда не стало, он бы не смог увидеть, как из воды появляешься ты, не смог бы тебя воспитать и вручить этой дивной Земле.

В распоряжении (2030)

Дедуля!

Я очень тебя прошу, не принимай во внимание то, что я вчера сказала. Я не переставая плакала всю обратную дорогу, впадала в отчаяние, не спала и наконец поняла. Я все поняла, в совершенстве. И я готова.

Ты никогда у меня ничего не просил, ты мне только давал, давал и давал, и если на сей раз ты просишь, хотя это и неподъемно, я выполню. Извини меня за вчерашнее. Забудь. Сегодня – это сегодня, и я в твоем распоряжении.

Я вернусь через несколько дней. Ушла из программы, буду заниматься тобой и хотела бы, чтобы ты знал: я горжусь тобой.

Горжусь за проявленную тобой отвагу в последние месяцы, за чистоту принятого тобой решения, но главное, чем я горжусь, – ты, кого я боготворю, обратился ко мне за помощью. Я помогу тебе, дедуля, ни о чем не волнуйся. Я знаю, что и как делать, я занималась этим по программе. Оскар знает нужных людей, тебе ничего не придется делать, меня тоже избавят от хлопот, не волнуйся. Просто то, о чем ты сейчас мечтаешь, сбудется. И мы останемся вместе.

Твоя

Мирайдзин.

Нашествие варваров (2030)

– Ты не спишь?

– Нет.

– Приехал Каррадори.

– Наконец-то. Где он?

– Я ему сказала, что ты отдыхаешь. Он пошел прогуляться с бабушкой на пляж.

– О!

Мирайдзин садится на корточки перед его кроватью.

– Я должна тебе кое в чем сознаться, – говорит она.

– В чем?

– Не могу держать втайне от тебя.

– Что ты натворила?

– Пообещай, что не рассердишься.

– Обещаю.

– Я стала ходить на сеансы психоанализа.

Ему хочется ответить фразой Франческо Ферруччи[97]: «Трус, ты убиваешь мертвого человека», – но он сдерживается. Мирайдзин не заслуживает такого цинизма. Если она ему в этом призналась, то не шутки ради. Это порыв откровенности. Сколько сил ей сейчас необходимо, чтобы находиться возле него и улыбаться? Она имеет право на честный ответ.

– Повезло ему, – отвечает Марко Каррера. – Я ему завидую.

– Почему?

– Потому что у него будет доступ к твоему подсознанию. Оно тоже наверное прекрасно.

Мирайдзин опускает глаза, как всегда, когда слышит комплимент. Марко протягивает руку, чтобы погладить ее по голове, и резкая боль пронзает всю правую сторону тела. Но оно того стоило, потому что он может сейчас поласкать (в последний раз? В предпоследний?) эти невероятные волосы. Он прикасается к ним, и происходит нечто неописуемое – они кудрявые, он чувствует это, но в то же время будто струящиеся, как вода; нет, не струящиеся, а текучие; нет, даже не это; кажется опускаешь руку в густую сметану. Но только очень-очень черную.

– А как ты себя чувствуешь?

– Хорошо.

– Это мужчина или женщина?

– Мужчина.

– Какой он?

– Худой, красивый. Похож на тебя. Я в него сразу же влюбилась.

– Мы и его пригласили? – На этот раз он не сдержался, но по крайней мере это не звучит цинично.

– Глупый ты…

Мирайдзин поднимается.

– Позови Родриго, когда захочешь выйти, – говорит она. – Он снаружи, за дверью, прямо как часовой. Я дала ему стул, но он предпочитает стоять.

Она выходит из комнаты. Это та же комната, где спал Пробо, самая красивая в доме, с балконной дверью, выходящей в сад. После смерти отца Марко не перебрался в нее, что казалось бы естественным, он предпочел жить в комнате матери. Почему? Он не помнит. «Гостевая», как ее первым делом окрестила Лючия, дочь синьоры Иваны, но за последнюю четверть века гостей в ней не было. Марко Каррера не помнит никого, кто