Том 1 - Григорий Анисимович Федосеев

Раннею весною, когда мы проходили по Ничке, изюбры больше придерживались крутых увалов и залесенных скал. Любят они в солнечный день отдыхать, примостившись на самом краю обрыва.

Солнце уже скрывалось за горами, а мы все еще шли, выбирая место для ночевки. Поляны остались позади, и чем выше мы поднимались по реке, тем уже становилась долина. Пришлось разбить лагерь в редколесье, недалеко от берега.

На Шиндинском хребте

Все устали. Одежда на нас была мокрая. Хотелось есть. Но незначительный запас муки, крупы, две банки молочных консервов и кулек сахара мы решили приберечь на тот случай, если придется поднимать на себе груз на вершину хребта. Другого выхода не было, поэтому после чая все легли спать: кто в палатке, кто у костра. Я подложил дров в огонь и, вспоминая прошедший день, стал делать записи в дневнике. Ночь была тихая. Чуть слышно потрескивал у берега, застывая тонкой коркой лед.

Я уже хотел прервать свою работу, как вдруг Черня и Левка вскочили и, задрав кверху морды, стали нюхать воздух. Я схватил штуцер и, отскочив от огня, прислушался. Что-то прошумело, вскоре звуки повторились, но уже ближе к Ничке. Затем послышался плеск воды — очевидно, зверь бросился через реку. Минуты через три он уже был на противоположной стороне и, стряхнув с себя воду, прогремел по гальке. Затем все смолкло.

Оказалось, несколько выше лагеря тропа, по которой мы шли, переходит на правый берег Нички. Звери, спускавшиеся ночью в долину Кизыра, переходили реку и, увидев лагерь, в недоумении остановились, затем бросились обратно.

— Зверь пошел, — сказал утром Прокопий. — Скоро он появится на увалах.

Мы решили воспользоваться звериным бродом, а так как уровень воды держался высоким, пришлось делать плот и на нем переплывать реку. Лошади же достигли противоположного берега вплавь.

От берега до крутых склонов хребта раскинулась кедровая тайга. Она завладела и пологими отрогами и глубокими распадками, по которым мы поднимались. Всюду кедры, и только изредка на дне котловины увидишь кусты ольховника, да в тени старых деревьев — рябину. Путешествовать по такой тайге скучно. Ни голубое небо, ни белоснежные хребты не радуют взора. Даже деревья, окружавшие нас тесным кольцом, были так похожи друг на друга, будто все они родились в один день. Там почти нет подлеска. Молодые кедры погибают в раннем возрасте, приглушенные тенью старых деревьев.

Через несколько километров пришлось освободить лошадей и вернуть их с Самбуевым на Ничку. Мы устроили лагерь, закусили и, завьючившись поняжками, тронулись дальше, к подъему. Мокрые, усталые, мы все ближе подбирались к хребту. Ремни поняжек резали плечи, от ледяной воды стыли ноги, хотелось к костру, чтобы хоть немного отогреться и отдохнуть, но время не ждало. Солнце уже скатывалось к горизонту.

Но вот последний подъем, еще небольшое усилие, и мы оказались на границе леса.

Нас приютил горбатый кедр, изувеченный ветрами да зимней стужей. Он рос несколько выше остальных деревьев и, видимо, был наказан увечьем за дерзкую попытку пробраться вперед к суровым скалам, чтобы отвоевать у них лишний десяток метров территории для своего потомства.

Следы борьбы лежали на остальных деревьях подгольцовой зоны. Там все кедры маленькие, корявые и дуплистые. У них не хватает сил бороться со стихией, но они все-таки не оставляют своих попыток проникнуть в царство этих мрачных скал. Напрасно они стремятся своим присутствием освежить темные своды цирков, украсить ледниковые озера и безжизненные откосы. Они погибают у входа в это пространство заснеженных гор, погибают, но не отступают. И невольно кажется, что в самом этом упорстве скрывается уверенность в конечной победе жизни над смертью… А теперь там в скалах растут только самые неприхотливые растения, способные три четверти года прожить под снегом, — это рододендроны[10], кашкара, бадан, черника, словом, те, которые почти безразличны и к солнцу, и к сырости.

После чая, который не утолил нашего голода, но доставил все-таки некоторое удовольствие, одна группа ушла вниз за грузом, а Павел Назарович и я решили подняться на верх отрога, чтобы взглянуть на окружающий нас мир.

Уже вечером, преодолев огромное поле еще не тронутого солнцем снега, мы выбрались на одну из вершин Шиндинского хребта. На востоке, сквозь синеву угасающего дня, виднелись гряды остроконечных гольцов, изрезанных тенями уступов и скал. Справа, слева — всюду горы, седловины, пропасти, и, кажется, нет им ни конца, ни края, как и лесу, черной лентой опоясывающему эти горы. Но поразила нас здесь не панорама, не море россыпей, а тишина. Мы были окружены таким нерушимым безмолвием, будто все вымерло или никогда и не жило. Разве только подземные толчки, свидетели давних землетрясений на Саяне, да обвалы, изменяющие внешние формы скал, изредка нарушают тишину, да в осеннюю пору, на оголенных вершинах, угрожая сопернику, хрипло прокричит сохатый.

Мы стояли с Павлом Назаровичем, любуясь окружающим и изредка взглядывая друг на друга. И наряду с чувством невольного восхищения девственной природой возникала у каждого из нас радостная и горделивая мысль: придет срок, а он уже недалек, и советские люди нарушат эту первозданную тишину грохотом взрывных работ и шумом мчащихся поездов.

В этот день из-за позднего времени нам не удалось выбраться на главные вершины, но и из того, что мы видели с отрога, можно было представить себе Шиндинский хребет. Он почти плоский и весь изрезан глубокими распадками, питающими своими водами Шинду и Ничку. Его оголенные вершины тоже тупые, будто сглажены ветром, а склоны, усеянные черными россыпями угловатых камней, обросли неприхотливыми лишайниками. Внизу, под крутыми отрогами хребта, раскинулась кедровая тайга. По ней, словно пунктиром, кое-где виднелись белые полоски реки и пятна снега.

С вершины отрога хорошо были видны: Чебулак, Козя, Окуневый и стены недоступных гольцов, протянувшихся от Канского белогорья до Фигуристых белков. Пользуясь вечерним освещением, во время которого воздух становится более прозрачным, а предметы, даже отдаленные, более конкрастными, я делал зарисовки и записывал необходимые сведения, связанные с геодезическими и топографическими работами.

Павел Назарович отдыхал, склонившись на посох, и, не отрывая глаз, любовался далью.

— Это вот будет Хайрюзовый белок, — сказал он, показывая на Ничку, на хорошо оконтуренную снежную вершину. — Когда-то я там соболей гонял… — И старик призадумался, вспоминая прошлое: — Там на хребте, под белком, озера. И скажи, пожалуйста, откуда туда могла рыба попасть? Огромный хариус.

— А вода вытекает из него? — спросил я.

— Вытекает, и много, только рыбе по ней ни за что