Том 1 - Григорий Анисимович Федосеев

едва могут выдержать этот груз. А ведь нужно было еще разместиться восьми человекам!

Довязали дополнительно несколько бревен, а поток неумолимо набегал на нас, и скоро вода ринулась через остров.

— На плоты! — повелительно крикнул Днепровский.

Все бросились к плотам. Я схватился руками за крайнее бревно, а рядом, удерживаясь за сучок, повис Самбуев. На плоту оказались Лебедев и Павел Назарович, а мы должны были следовать за ними вплавь, так как наше «судно» и без нас было перегружено.

Но не успели мы отплыть и двадцати метров, как заднюю часть нашего плота накрыл вершиной упавший кедр. Плот накренился. Послышался отчаянный крик. Тонул, придавленный сучьями, Самбуев. Одно мгновение — и Лебедев бросился к нему на помощь. Ловким ударом топора он отсек вершину кедра, а Павел Назарович успел толкнуть шестом плот вперед, и мы увидели выплывшего на поверхность Самбуева.

— Где моя буденовка? — крикнул он, отфыркиваясь и смахивая с исцарапанного лица кровь.

Лебедев сильным рывком выбросил его на плот, а Павел Назарович, заметив, что плот от лишней тяжести начал тонуть, спрыгнул в воду. Он так же, как и я, схватился руками за связанные бревна, и мы, уже подхваченные течением, неслись вниз по реке.

Хорошо, что берег был недалек.

Лебедев, широко расставив ноги и упираясь ими в бревна, забрасывал далеко вперед шест и, наваливаясь на него всем своим корпусом, пытался подтолкнуть плот к берегу. От чрезмерного напряжения лицо его налилось кровью. У меня от холодной воды все застыло и болело, словно сотни острых иголок впились в тело. У Павла Назаровича судорогой свело руки и ноги. Его лицо исказилось от боли, он стал захлебываться и тонуть. Лебедев уже у берега бросился в воду на помощь старику. Он взвалил Павла Назаровича к себе на плечи и, по грудь в воде, понес его на берег.

Мы с Самбуевым задержали плот, привязали его к дереву и тоже вышли на берег. Наши товарищи со вторым плотом причалили несколько выше, и к нам сейчас же прибежал со спичками Прокопий. Он помог Лебедеву раздеть старика и вдвоем долго растирали его сведенные судорогой конечности.

Как только разгорелся костер, мы сняли мокрую одежду и согрелись у огня.

Буря миновала, но река продолжала прибывать. Размывая берега, она все больше пенилась и пузырилась. Плыли смытые водой карчи, валежник и мусор. Все шумнее становился поток.

Остров исчез. Вырванные деревья, беспомощно раскинув ветви, уносились течением в неведомую даль.

Через час мы разгрузили плот, вещи и одежду разбросали для просушки по лесу и собрались у большого костра. Солнце уже заливало яркими лучами долину. Проснулись разбуженные весенним утром птицы; на маленьких лужайках только что пробившаяся зелень распрямляла нежные ростки, примятые дождем; капли влаги играли на солнце ослепительным блеском. Со стремительной быстротой проносились шмели, кричали кулики, собирая на проплывающем наноснике букашек.

Сидя у костра, никто из нас не вспомнил о пережитых минутах смертельной опасности, а все почему-то с удовольствием рассказывали о смешных эпизодах, происшедших во время утренней суматохи.

Курсинов, например, в последнюю минуту, прыгая на плот, зацепился штанами за сучок под водою, упал и чуть не захлебнулся. Плот-то он догнал, а штаны и один сапог оставил на сучке. Не до них было! Левка, пользуясь всеобщим замешательством, вылакал котел ухи, приготовленный еще с вечера.

В полдень наконец вода достигла максимального уровня и через два часа стала медленно отступать от берегов.

Несколько позже Самбуев пригнал лошадей. Они, видимо, еще до наводнения перешли протоку и провели эту ужасную ночь в береговом лесу.

Так закончилась наша первая, не очень «уютная» ночевка на Ничке. Мы надолго запомнили, как опасно ночевать на берегу горной реки, а тем более на островах.

После двенадцати часов одежда и снаряжение высохли, и мы стали собираться в путь.

Для прорубки тропы пошли Днепровский, Курсинов и я. Павел Назарович чувствовал себя плохо. Его и без того слабые ноги теперь разболелись и добродушное лицо заметно потускнело.

Вода оставила после себя много наносного хлама и так размочила почву, что продвигаться по ней оказалось большим испытанием. Пришлось свернуть к отрогам, но и там нам не повезло — опять наткнулись на завал, образовавшийся из стволов и сучьев погибших огромных пихт.

Узкая полоска прокладываемой нами тропы, делая сложные петли по завалу, уводила нас вперед. Иногда она попадала в непроходимую чащу, прорубиться через которую было невозможно, и мы, повернув обратно, вынуждены были искать новый выход. Через полтора часа нас догнал караван. Оказалось, мы прошли не более двух километров. Немало пришлось поработать, чтобы пробиться через эту очередную преграду. Только к вечеру добрались до распадка.

Приютившая нас поляна была окружена густым кедровым лесом, спустившимся в долину с левобережного хребта. Она совсем недавно освободилась от снега и только начала одеваться в весенний наряд.

Я решил выйти на вершину отрога, намереваясь выследить где-либо на вечерней зорьке зверя.

Шел я медленно, словно ощупью. На террасе, по карнизам, на крошечных полянах, примостившихся между скал, я видел совсем свежие следы изюбров. Несомненно, звери проводили здесь день, но до моего прихода ушли кормиться на увалы.

Когда я достиг вершины, на горизонте догорал закат. Сумерки будто паутиной окутывали горы. Было тихо, и только изредка, обдавая лицо приятной свежестью, проносился ветерок, да еще ворон, обитатель мрачных скал, долго летал над отрогами и звонким криком нарушал покой гор.

С вершины отрога я хорошо видел реку с ее многочисленными ключами и предстоящий путь. Поляну, на которой мы остановились на ночлег, окружали нешироким кольцом старые кедры да стройные ели. А впереди — серое мрачное море мертвого леса. Как он надоел нам! Кажется, нет ничего более скучного и безнадежного, как путешествие по вымершей тайге.

До темноты оставалось менее часа. Не торопясь я стал спускаться на стоянку, изредка посматривая в глубину ущелья. Неожиданно на снежном поле между скалами мелькнуло что-то большое, черное. Я замер. А в это время над головой тихо, нежно засвистел рябчик. Но разве до его песни было тогда!

«Сохатый! И движется прямо на меня. Откуда этакое счастье!» — подумал я.

Зверь вдруг шарахнулся в сторону. Ремень ружья зацепился за сук кедра, и я замешкался. А сохатый уже несся к гребню. Остается еще два-три прыжка… Наконец я освободил штуцер, но не успел поймать на мушку зверя, как он исчез. Я бросился за ним и, споткнувшись о корни, распластался по земле.

Снизу доносился треск падающего сухостоя. Он слышался реже, тише и наконец совсем умолк. Я встал.