Дневник. Том I. 1825–1855 гг. - Александр Васильевич Никитенко

читал свой перевод истории литературы Галлама; Гебгардт — пробное сочинение для занятия места начальника отделения по управлению духовными делами.

21 мая 1839 года

Прогулка по железной дороге в Павловск с Струговщиковым и Андриановым. Печальное происшествие. Два вагона соскочили с рельсов между Павловском и Царским Селом. Три человека убиты, и несколько получили ушибы. Пассажиры в страшном испуге. Мы избежали катастрофы потому, что раньше уехали из Павловска в Царское Село и ожидали там вагонов, чтобы ехать в Петербург в 12 часов ночи. Вместо того прождали до пяти, пока паровая машина прибыла из Петербурга. Домой приехали около семи. Утром кое-кто заезжал узнать, цел ли я? В городе толкуют, что убитых до 150 человек. Это, конечно, пустяки, но все же событие произведет неприятное впечатление на публику.

30 мая 1839 года

Утвержден в звании инспектора по части русской словесности в Аудиторском училище.

Из пребывания моего в деревне Тимоховке Могилевской губернии

13 июня, во вторник, выехал я из Петербурга. Ехал на почтовых довольно скоро, без насильственных задержек на станциях. Я рад был, что видел опять открытое небо и широкий горизонт полей и лесов. Впрочем, небо здесь печальное и зелень бледная. Везде песок и глина; в деревнях тишина и неопрятность; города по пути жалкие, за исключением Порхова, который имеет довольно приличный вид.

В воскресенье, 18-го, приехал я в Шклов; там ожидали меня лошади из деревни, где уже с января месяца живет моя семья. Местоположение деревни и господского дома красивое. Особенно хороша большая березовая роща и за ней широко раскинувшийся свежий луг, как роскошный ковер, испещренный цветами.

23 июня. Хозяйки наши, две сестры Л., очень оригинальные женщины. Они девушки, уже немолодые, с остатками яркой красоты, католички, старинного польского рода, с аристократическими замашками, умные и властолюбивые до деспотизма. И прекрасно: пусть бы они законодательствовали как хотят в сфере своего знания и опытности, какая досталась им по праву их лет, пола и состояния. Нет! — диктаторскую волю свою распространяют на все, что живет и дышит около них, что мыслит и не мыслит, что выше их и дальше их области. С ними нет возможности вести беседу. Вы скажете свое мнение или хоть бы истину признанную всеми, у кого капля здравого смысла. «Нет, — решительно возражают они, — это не так, а вот как». И это «вот как» есть не иное что как их собственный взгляд, большею частью односторонний, запоздалый, а подчас и совсем фальшивый.

Даже жизнь и привычки своих гостей они стремятся подчинить себе до смешных мелочей: вы привыкли пить одну чашку чая — больше вам вредно, неприятно. Вздор! Пейте две. Между тем они чрезвычайно радушны и готовы на всякое добро, с тем однако ж, чтобы вы уже совершенно отказались от всех своих мнений, привычек, от всего себя: пусть они пеленают вас как хотят, а вы не смейте и пикнуть. Они не хотят вступать ни в какое соглашение с вами. Они вас уберут, причешут, накормят, напоят, сами голодая и не спя ночи, — только станьте перед ними на колени — и уж ни гу-гу! Еще младшая немножко мягче и сговорчивее, но старшая настоящий деспот в юбке.

30 июня. Я входил в избы здешних крестьян: что за нечистота и бедность! Дети в отрепьях, грязные; почти все или страдают болезнью глаз, или с вередами на лицах и на теле. Лица взрослых безжизненны и тупы, хотя уверяют, будто они под этою маскою скрывают и ум и хитрость. Эти люди, по-видимому, терпят крайнюю нужду и угнетение: о том свидетельствуют их лица, движения, одежда, или, вернее, рубища, которыми они прикрыты, их жилища. В последних вместо окон щели с грязными обломками стеклышек; в тюрьмах больше света. Глубочайшее невежество и суеверие гнездятся в этих душных логовищах. Религиозные понятия здесь самые первобытные. Крестьяне и крестьянки, отправляясь в церковь, говорят, что они «идут молиться богам и божкам».

Ко мне явились молодой парень и девушка. Они упали на колени и, распростертые на полу, пытались целовать мне ноги. Озадаченный и в негодовании, я спросил:

— Что это значит? Чего они хотят от меня?

— Это жених и невеста, — отвечали мне, — и таков здесь обычай.

А мой лакей-малороссиянин с оригинальным малороссийским юмором прибавил:

— Видите, они явились пред пана!

— Так что же?

— Да видите, оно как-то страшно подходить к господам.

— Почему же?

— Да так: все кажется, что по ухам заедут. Невольно подумал я: какую национальную философию можно вывести из наблюдений над человеком в России — над русским бытом, жизнью и природой? Из этого, пожалуй, выйдет философия полного отчаяния.

Я дал жениху с невестой по пяти рублей и просил их больше так не кланяться.

— Довольна ли ты, что выходишь замуж? — спросил я, между прочим, у невесты.

— Нет, — отвечала она.

— Почему же?

— На воле жить лучше.

«Это недурно», — подумал я и спросил еще:

— Но зачем же ты идешь замуж, если не хочешь?

— Господа велят!

— Да, их соединяют, как скотов, для приплода!

2 июля 1839 года

Упоительный день. Я гулял в моей любимой роще и в саду. К вечеру с северо-востока стала подниматься туча, мрачная, тяжелая, с бегающими по ней огненными змейками. Запад между тем оставался залитый последними лучами заходящего солнца: там все было ясно, тихо и отрадно. Мягкий благоухающий воздух ласково веял в лицо, жарким дыханием охватывал цветы и деревья, которые в сладком томлении стояли неподвижно. Ни шелеста, ни звука. Смолкли даже хлопотун-кузнечик и птичка-щебетунья. И для меня то была минута глубокого, благоговейного восторга, какой всегда объемлет меня при близком общении с природой, особенно когда та балует нас более обыкновенного яркими проявлениями своей мощи и красоты.

Но, чу! На противоположном скате холма из деревушки раздались голоса крестьянских женщин: они пели свадебные песни: то были подруги девушки, которая с женихом так усердно кланялась мне. Молодые люди сегодня обвенчались. И вдруг на эти песни убогой радости небо отвечало отдаленным ропотом грома…

15 июля 1839 года

Приготовляюсь к отъезду… Что сделал я во время пребывания моего здесь? Приобрел много для здоровья беспрерывным движением на воздухе и купаньем; обдумал план университетских лекций на следующий учебный год; написал несколько статей, а главное — отдохнул. По приезде в Петербург мне предстоит для немедленной обработки:

1. Хрестоматия.

2. Курс словесности.

3. Записки для Смольного монастыря и для института. Кроме того, на очереди:

1. Биография Германа.

2. Статья о Марлинском.

3. Статья о Пушкине.

Нынешние официальные мои занятия следующие:

1. Университет — преподавание