Невольничий караван - Карл Май

— Да. На каждой ноге у него не хватает мизинца.

— О, Боже! — вскричал араб душераздирающим голосом. Затем он постарался взять себя в руки и продолжал уже спокойнее: — В моем сердце снова пробуждается надежда, и у меня такое чувство, будто волосы на моей голове в это мгновение стали темными, как прежде. Мне хочется кричать и плакать от счастья, но я должен сдерживаться, иначе у меня не хватит сил вынести новое разочарование. Я не имею права верить тебе на слово. Я должен оставаться хладнокровным, спокойно, как посторонний, которого все это совсем не касается, обдумать то, что ты мне сейчас сообщил. И я должен привести тебе все сомнения, которые тучами роятся сейчас в моей голове.

— Ну, разумеется! Нам обоим следует все хорошенько взвесить. И если у тебя есть сомнения, выскажи их прямо сейчас!

— Это я и собираюсь сделать. Ты сказал, что ты слышал, как мой сын разговаривал со своим другом. Но я убежден, что мой сын, если он еще жив, вообще не может говорить!

— Потому что работорговец пригрозил тебе тогда вырезать у него язык?

— Да.

— Он, конечно, сделал это с намерением усилить твои страдания. Но, может быть, разум посоветовал ему не приводить угрозу в исполнение. Немые рабы уже давно не пользуются спросом. Слуга должен быть в состоянии исполнить все поручения своего хозяина, и раба с таким серьезным физическим недостатком, как отсутствие языка, сейчас мало кто купит. Работорговец не мог не знать этого и, скорее всего, посчитал невыгодным увечить твоего сына.

— Но ведь он похитил Мазида из мести, а не ради денег. К тому же он наверняка мог опасаться, что мальчик выдаст его.

— Я, может быть, согласился бы с тобой, если бы мальчик был старше. Хотя, даже в этом случае немота его жертвы не обеспечила бы преступнику полной безопасности. Есть много способов сообщить окружающим то, что человек не может сказать устно: так, например, всякий немой может выучиться писать. Но все это не относится к твоему сыну. Мальчику, как ты сказал, не было еще и трех лет, когда его похитили. Абдурриза бен Лафиз прекрасно понимал, что достаточно будет нескольких месяцев, чтобы новая обстановка полностью вытеснила из детской души все прежние впечатления.

— Эфенди, каждое твое слово возвращает меня к жизни, хотя мне и горько сознавать, что мой сын теперь не помнит ни счастливых дней своего детства, ни родных отца с матерью!

— По этому поводу я не могу сказать тебе ничего определенного. Сын Тайны никогда не говорит о своем прошлом, но я знаю, что он страстно желает отомстить кому-то, и подозреваю, что этот «кто-то» — не кто иной, как его похититель.

И Шварц, и охотник давно уже вскочили на ноги и продолжали разговор, стоя друг напротив друга. Охотник на слонов не отрывал взгляда от своего собеседника, как будто от приговора, который тот ему сейчас вынесет, зависело, жить ли ему дальше или немедленно умереть.

— Так значит, месть, он жаждет мести, — задумчиво повторил араб. — Он забыл все и всех, кроме того человека, который сделал его несчастным. Как давно он живет у ниам-ниам? Он попал к ним еще ребенком?

— Нет. Он появился в краю ниам-ниам два года тому назад. Кто он и откуда, выпытать никому не удалось: так он и остался для всех Сыном Тайны.

— А что он делает у этих негров? Чем он зарабатывает на пропитание?

— Когда сын вождя впервые встретил его в лесу, он привел его к своему отцу. Чужой мальчик умел обращаться с оружием и с первых дней показал себя таким мужественным и ловким воином, что князь принял его в свою личную охрану, где он чувствует себя счастливым, насколько это возможно в его обстоятельствах. Несмотря на свою молчаливость и замкнутость, он быстро завоевал всеобщее расположение. Я много наблюдал за ним, и мне всегда казалось, что за свою короткую жизнь он многое успел повидать. Он знает все народы от Бахр-эль-Абьяда до Великих озер, он говорит на многих языках и диалектах…

— И на арабском тоже? — перебил Шварца Охотник на слонов.

— Да, и на арабском. Кроме того, он знает толк во многих вещах, которые абсолютно неизвестны его теперешним товарищам. Одним словом, он так умен, ловок и находчив, что все ниам-ниам завидовали бы ему, если бы он не обладал даром с первого взгляда вызвать к себе любовь.

— Выходит, он хороший человек и занимает в этом племени более высокое положение, чем обычные негры? — спросил Бала Ибн, и впервые за этот день радостная улыбка осветила его изможденное лицо.

— Да, у него добрая и чистая душа, — отвечал Шварц. — Он сознает свое превосходство над ниам-ниам, это сознание оказывается во всем его облике и манере держаться. Он очень горд, но его гордость далека от высокомерия и никого не задевает. Его можно сравнить с молодым, благородным конем, который находится на одном пастбище с обычными лошадьми. Он ладит с ними и, может быть, даже считает себя таким же, как они, и все же одного взгляда на него достаточно, чтобы понять, что когда-то он носил более красивое седло и более знатных всадников, чем другие.

— Аллах, о, Аллах, — простонал охотник, складывая руки, — умоляю тебя, сделай так, чтобы это действительно был мой сын! Мне надо скорее спешить в страну ниам-ниам, чтобы увидеть его!

— Ты его уже видел.

— Что ты говоришь?! Где?

— Среди развалин поселка Абуль-моута. Помнишь того юношу, который подошел к шейху джуров, чтобы сообщить ему о нашем прибытии?

— Да, я сразу заметил его и почувствовал к нему необъяснимую симпатию. Когда наши глаза встретились, в моей душе как будто затеплился слабый огонек; такое чувство бывает у заблудившегося путника, который вдруг видит вдали свет чьего-то костра. Так вот он какой, этот Сын Тайны! О, Мухаммед и все святые халифы! Юноша был рядом со мной, я видел его, слышал его голос и даже не подозревал о том, что это может быть мой Мазид, мой мальчик, которого я тщетно искал все эти годы! Где же он теперь? Куда он отправился?

— В деревню Магунда. Он рулевой моей лодки.

— Так он знает реку?

— Как свои пять пальцев. И не только реку, но и ее берега, и народы, которые их населяют. Но при каких обстоятельствах он так хорошо все это изучил, никому не известно.

— Кто бы он ни был, это выдающийся человек, — заключил араб. Немного погодя он снова заговорил, приложив руку к груди: — Мое сердце так сильно бьется, словно хочет выскочить наружу! Я знаю, что твои люди ожидают тебя в деревне Магунда. Он тоже останется с ними до твоего возвращения?

— Конечно! Без него я не смог бы закончить путешествие.

— Тогда я изменю свой маршрут. Я пойду с тобой в Омбулу, чтобы предупредить тамошних жителей, а потом мы вместе вернемся в Магунду, и я поговорю с Сыном Тайны. Да, эфенди, ты был прав, когда говорил, что нельзя сомневаться в милости Аллаха и что, может быть, именно тебе суждено вернуть мне надежду. Я стал теперь совсем другим, новым человеком, и за это после Аллаха мне следует благодарить тебя. Мы должны быть не просто друзьями, которые честно делят друг с другом опасности пути. Скажи, хочешь ли ты быть мне братом?