Дом, где живет чудовище - Мара Вересень

потрогала ткань. Приглушенный розовый и тающие в глубине серебристые искры, когда свет попадает. Так похоже.

— Это готьерский шелк, этот розовый называется рассвет, есть еще закат, он жемчужно-серый.

— И становится розовым на свету.

— Точно. Платье выписали по заказу, но оно пришло поздно и клиентка отказалась. Оно для высокой девушки, потому так долго лежит, а вам как раз подойдет, только…

— Дорого? — спросила я. — Очень?

Девушка скорбно заломила брови и кивнула. Я коснулась груди, а потом потянула из-за ворота медальон. Открыла и показала алмазную каплю.

— Хватит?

— Я позову хозяйку! — подпрыгнула девушка и снова умчалась.

Спустя время вокруг камешка разгорелась нешуточная дискуссия, после чего был приглашен сосед-ювелир. Дядечка разглядывал виновника ажиотажа сквозь лупу и авторитетно шевелил бровями.

— Слезы нимфы, — резюмировал он. — Два карата.

— Хватит? — выдохнули женщины. Помимо продавщицы и хозяйки тут уже была ее дочка и еще одна зашедшая и задержавшаяся клиентка.

— На что? — спросил мужчина.

— На свадьбу! — на разные голоса загомонили дамы. — На платье!

— На платье хватит, и на свадьбу останется, — ухмыльнулся ювелир и взглянул на молчащую меня. — Продаете?

На меня с мольбой смотрели четыре пары глаз и с профессиональным интересом еще одна пара. Пришлось сдаться подавляющему большинству.

Теперь у меня было платье и довольно много денег. Страшно представить, сколько на самом деле стоил подарок Аларда, если за одну маленькую каплю я позволила себе непозволительно дорогой наряд со всем причитающимся к нему и еще осталось “на булавки”, как выразилась хозяйка магазина. Они собирали меня как подружки невесту, все четверо. Язык не повернулся сказать, что свадьба не моя, а я только гость, причем довольно странный.

Зато моя возросшая платежеспособность позволила купить место в не в почтовом экипаже, а в специальном пассажирском с повышенным уровнем комфорта, без пересадок и с входящей в стоимость ночевкой в гостинице.

Подумаешь почти двое суток до Статчена и чуть больше часа до Золотого. Раз уж взялась ставить точки…

В конце концов, разговаривать не обязательно, можно просто посмотреть.

Попрощаться издали.

Глава 26

Саму дорогу я помню плохо, только что она шла вдоль побережья. Я почти все время проспала, а когда открывала глаза, в окошко почти всегда можно было увидеть бликующую гладь до горизонта. Я смотрела. И засыпала снова. И ночь в гостинице тоже спала. Может потому, что во сне приходили сумерки и он. Я каялась, что спустила все деньги на платье, а он требовал отчета до грошика, и я начинала мучительно вспоминать, сколько стоили чулки и подвязки, сколько я отдала за ленты и за специальный чехол, в котором платье не сомнется в дороге, как его ни складывай. Мне пеняли на транжирство и тут же упрекали за ободранный чемодан. Я обижалась и просыпалась. Снова видела море. Снова закрывала глаза. И видела серое. Все двое суток. Серое и пронзительно голубое до горизонта.

Остановки в Статчене не было. Экипаж вез отдыхающих в Золотой.

— Мисс, приехали, — меня деликатно потрогали за плечо.

Солнце садилось. Было душновато, горький запах с моря врывался в распахнутую дверцу экипажа, разгружали вещи. Мой чемодан и правда выглядел неказисто. Мне даже стыдно стало. Немного. Но со своей основной функцией он справлялся надежно. Подумаешь, ободрался на углах.

У выхода со станции толпились зазывалы, выкрикивая объявления о свободных комнатах. Цены на аренду в Золотом были чудовищные. Я даже растерялась. Прошла галдящее сборище насквозь и наткнулась взглядом на хмурого босого подростка, сидящего на заборе. На пальце ноги на веревочке болталась шильда с надписью: “Комната. Берег. Птичья гора. Серебряный за ночь, полтора за сутки”. Он был, как мой чемодан. Ссадины на лодыжках и руки в мелких порезах. Темные волосы выгорели и отдавали рыжим.

— Сдаешь?

— Ну, — табличка перестала качаться, и на меня недоверчиво посмотрел голубой глаз. Второй щурился. Заходящее солнце светило мальчишке в лицо.

— Хорошо. Идем?

— Ну, — табличка перекочевала за пазуху. Парень молча взял у меня чемодан и пошел впереди.

Идти оказалось совсем недолго. Меньше получаса. Мы сразу спустились и шли почти берегом. Здесь не было пляжа. За поребриком дорожки плескалась вода. Лесенки, ступеньки, приступочки разбегались во всех мыслимых направленияях, лепились на склоне домики, в стеклах отражался закат, теплый, как молочная карамель, и немного оранжевый. Будет странно, если это то самое место — вниз с каретной площадки перед концертным залом. Я задрала голову, выглядывая лестницу пошире с веревочными перилами.

— Опера там. Ресторации и развлечения разные для благородных, — соизволил пояснить подросток. Я, стало быть, на благородную не тянула. Конечно, при таком-то ободранном чемодане. Вспомнился сон, и улыбка сама выбралась на лицо, незванной.

— Блаженная что ли? — насторожился владелец комнаты за полтора серебряных в сутки. — Лыбишься, а у самой слезы бегут.

— Солнце. Яркое очень, хоть и закат, — не врала, но и правды не сказала, невдомек мне, откуда бежит, просто вытерла лицо ладонью.

— А, это да, яркое. Первый раз тут что-ли?

— Нет, во второй, — призналась я. — Покажешь, как наверх подняться? Потом.

— Ну. Да. Это. Пришли. Деньги вперед.

Я протянула монетки, мне вручили зеленоватый по краю бронзовый ключ и показали на дверь.

— Вход отдельный. Вода свежая. Удобства за домом. Вымыться — лейка с ширмой во дворе и таз в комнате. Столоваться можно у нас, за пол серебряного. С простынями сестру пришлю. Надолго?

— На пару дней.

Разочарование можно было ложкой есть. Не часто постояльцы случаются? Еще бы, с таким лицом клиентов встречать. Но он мне именно этим и понравился.

Дождалась сестру. Старшую. И такую же хмурую. Поблагодарила. Сказала, что справлюсь с постелью сама, попросила ужин и сразу отдала монетку. Ей словно неловко было у меня деньги брать. Но взяла. К тому времени, как она вернулась, я застелила матрас и приодела шуршащую, набитую сухой шелухой вместо пера, подушку. Разложила вещи в узком шкафу. Кроме небольшой кровати, этого шкафа, таза с кувшином в углу на табуретке под зеркалом и еще одной табуретки у кровати больше ничего не было. Ковер заменяла циновка. Широкое окно со вставленными вразнобой голубоватыми и розоватыми квадратными стеклами в стене над кроватью начиналось на уровне груди. Три больших шага от кровати до стены, пять шагов от шкафа до двери. Такие вот хоромы.

Ужин — запеченную на углях еще горячую рыбу и крупно нарезанные овощи, я ела руками, сидя на ступеньках крыльца и глядя на закат. То братец, то сестра, выглядывали наружу за какой-нибудь надобностью, или просто поглазеть на странную постоялицу.

Вымыла тарелку на улице. Постучала к