Сестры Шанель - Джудит Литтл

успокаивающая мысль. Лучо ушел на фронт, чтобы насколько возможно облегчить участь своих лошадей. Если он погибнет, то не сможет им помочь. Он должен был это понимать. Он не станет бесшабашно рисковать своей жизнью. Я попыталась найти в этом хоть какое-то облегчение.

Тем не менее чаще всего волны паники захлестывали меня, давя на грудь, так что мое дыхание становилось прерывистым и слабым. Три недели я жила в тумане страха, потери и веронала, не заботясь ни о чем, даже о Chanel Modes, пока однажды утром Габриэль не ворвалась в мою комнату. Она приходила и раньше, пытаясь утешить добрым словом и теплом. Но на этот раз все было иначе. Она рывком раздвинула занавески и уставилась на меня с выражением тревоги и гнева на лице.

– Антуанетта Шанель! – Сестра стояла, уперев руки в бока. – Знаешь, что я сейчас вижу?

Я подняла руку к лицу, чтобы прикрыть глаза от яркого света, от ее осуждения.

– Я вижу нашу мать. Слабую. Посеревшую. Неподвижно лежащую в постели, убивающую себя горем.

Будь у меня хоть капля энергии, я бы влепила ей пощечину. Как она могла быть такой жестокой? Она знала, что монахини предсказывали мне судьбу моей матери. Она знала, как я это ненавижу!

– Я сочувствую тебе, Нинетт. Ты это знаешь. Но так дальше продолжаться не может. Ты помнишь Обазин? Как, приехав туда, мы все время плакали. Наша мама умерла. Папа нас бросил. Монахини не испытывали к нам жалости. Они заставляли нас вставать чуть свет каждый божий день. И это было к лучшему. Проснись, слава моя! Проснитесь, лира и арфа! Ты помнишь?

– Остановись… – Мне просто хотелось, чтобы она ушла, но она продолжала:

– Они заставляли нас умываться и причесываться. Они организовывали наши занятия, одно за другим, чтобы укротить наши мысли и худшие наклонности. Работа. Постоянная занятость. Вот что спасало нас от отчаяния!

Она присела на край кровати, взяла меня за руку и заставила поднять глаза. Габриэль смотрела так же пронзительно, как в тот день на кладбище, сразу после смерти Джулии-Берты.

– Нинетт, ты – все, что у меня есть. Я не могу потерять и тебя. Ты мне нужна. Особенно сейчас. – Я отвернулась. – Мы едем в Биарриц, Нинетт, – продолжала она, приглаживая мои спутанные волосы. – В Биаррице все гораздо лучше.

Она рассказала о курортном городке на испанской границе, где сливки общества из Европы пережидают войну. Она только что вернулась из короткой поездки с Боем.

– Мы открываем там новый бутик, – сообщила она. – Ты и я. Дом моды, как у месье Уорта[74], но без всякой суеты. Самая дорогая и изысканно сшитая одежда. Что, разумеется, предполагает самую богатую клиентуру.

Бой дал ей денег, чтобы она сняла на улице Гардер дом под названием «Вилла Ларральд», изысканное, романтического вида здание, которое, по ее словам, «даже имеет две башенки». Улица Гардер была оживленной, популярной, как раз напротив казино и на пути к пляжу.

– В Биаррице до сих устраивают званые обеды. Там все еще танцуют. Играют в теннис и гольф, в азартные игры. Там все еще роскошно одеваются. Они до сих пор ходят на ужин в вечерних платьях. Я хочу шить вечерние платья, Нинетт. И хочу, чтобы они носили то, что шью я.

По словам Габриэль, в Биаррице продолжались чаепития и праздничные вечера, даже представления в опере. На террасах играли оркестры. Приезжали состоятельные дамы из Барселоны и Мадрида, где общество не пострадало из-за войны, терзавшей остальную Европу.

– Это как вернуться назад во времени, до начала ужасной войны, туда, где все было прекрасно.

В ее голосе звучала тоска, и сквозь собственную боль я почувствовала, что дело не только в смене обстановки. Неужели в отношениях с Боем опять появилась напряженность?

Но она быстро сменила тон, продолжая настаивать:

– Ты должна встать, Нинетт! Ты мне нужна. Я не справлюсь в Биаррице без твоей помощи. Ты единственная, кому я доверяю. Chanel Modes – наше с тобой детище. Наше будущее, наш ответ тем, кто говорил, что мы никем не станем, в память о Джулии-Берте, ради будущего Андрэ. А теперь, пожалуйста, пожалуйста, ты должна встать.

На следующей неделе, захватив целый чемодан моих вещей из Парка Монсо, мы отправились в Биарриц. В глубине шкафа я оставила музыкальную шкатулку, браслет от Картье, носовой платок с монограммой, от которого все еще слабо пахло бергамотом и лавандой, другие безделушки, напоминающие о Лучо. Каждая – как маленькое обещание, которое было нарушено, и я терзалась при одном взгляде на них.

Прекрасные георгины, которые он подарил мне, когда-то такие свежие и яркие, теперь были зажаты между страницами книг, коричневые, сухие и крошащиеся. Портрет, который я заказала, так и остался в упаковке. Его доставили в Парк Монсо на следующий день после отъезда Лучо.

В теплом климате Биаррица мой затянувшийся кашель прошел. Океан успокаивал меня, заглушая мои безумные мысли. Люди могут продолжать убивать друг друга сотни раз, но нахлынувший прилив рано или поздно неизбежно откатится назад.

Дыши, сказала я себе и Лучо, как будто он мог меня услышать. Не забывай дышать.

Я с головой окунулась в работу по открытию нового бутика. Беседовала со швеями, покупала мебель, зеркала, люстры, договаривалась с поставщиками, встречала клиентов, придирчиво осматривала фурнитуру, вела бухгалтерские книги. Как-то на собеседование пришла рыжеволосая девушка, ее лицо показалось мне знакомым. Оказалось, это Элиза из пансиона, которую мы называли «морковные волосы». Повзрослевшая и, как сказала бы Габриэль, выглядевшая «презентабельно». Она работала в Доме Грампейра в Мулене и еще в Виши. Конечно, я сразу наняла ее. Я доверяла ей почти как сестре.

Бутик в Биаррице имел мгновенный успех. Мы были завалены заказами, работали день и ночь, нанимали швей, пока у нас не оказалось более трехсот сотрудников на три бутика. Все, что делала Габриэль, имело спрос. Вечерние платья для торжественных обедов и балов. Пальто длиной в три четверти из джерси, расшитое металлическими золотыми и серебряными нитями. Русские рубахи со свободными рукавами, перетянутые кожаными ремнями на талии. Она добавила меховую отделку и воротнички. В военное время шиншилла из Южной Америки и соболь из России были в дефиците, поэтому сестра без раздумий стала использовать мех кролика и взимала за эти изделия непомерную цену. Ей всегда удавался этот трюк. Взять обычное и сделать его драгоценным. Подобно тому, что она сделала с нами.

На меня свалилось так много забот, что на раздумья о