У подножия Копетдага - Ата Каушутов

чувствовалось раздражение, он готов был спорить из-за любого пустяка и не хотел даже понимать шуток. Когда появилась Нязик-эдже с чаем, молодые люди умолкли.

— Давай попьем чайку, — предложил Хошгельды.

Аман молча подсел к столу.

— Вот что, Аман, — уже совсем иным тоном заговорил Хошгельды, — ты ведь пишешь в районную газету не только стихи, но и фельетоны. Я расскажу тебе один занятный случай, а ты напиши фельетон.

— Какой случай? — спросил Аман, пристально посмотрев на приятеля.

— Недавно мы засиделись у Покгена, — начал Хошгельды и рассказал о своем столкновении с Кюле Бергеновым и об убежавшем парне, который чуть не налетел на него.

Аман залился краской.

— Ты что, издеваешься надо мной? — резко спросил он.

Хошгельды решил, что приятель не поверил ему.

— Ну, честное слово, я рассказал тебе правду, — старался убедить он Амана. — Если не веришь, можешь спросить у Покгена и у Чары. Мы все вместе выбежали тогда на этот истошный крик.

— Значит, ты не узнал того парня?

— Так ведь было темно.

— Если ты не знаешь, кто убегал от Кюле, как же можно писать фельетон? — подозрительно взглянув на Хошгельды, спросил Аман.

— А зачем указывать, кто именно бежал? Этот человек абсолютно ни в чем не виноват. Кто ему может запретить разговаривать с любимой девушкой. Я только не понимаю, почему этот глупец удрал? Но не в нем дело. Фельетон должен быть написан о папаше этой девушки, ведь он же поднял скандал. Отцы не имеют права распоряжаться судьбой своих детей. Родители, конечно, могут дать добрый совет, они часто бывают правы, и хорошо, когда сыновья и дочери прислушиваются к их мнению. Но это в том случае, если советы полезные. Однако история с Кюле — просто безобразие. Он распоряжается своей взрослой дочерью, как вещью. Все это пережитки давно минувших дней, и пора с ними кончать. Я, знаешь, как назвал бы фельетон? "Отцы и дети". Что ты на это скажешь?

— Это событие известно мне не хуже, чем тебе, — тихо ответил Аман.

— Откуда? — удивился Хошгельды. — Неужели Покген или Чары опередили меня.

— Я тебя опередил. Я сам участвовал в этом событии… Ты что с таким удивлением смотришь на меня, не догадываешься, что ли, или делаешь вид, что ничего не понимаешь?

— Неужели это ты был? — в свою очередь не поверив приятелю, спросил Хошгельды. — А я и не знал, что ты встречаешься с дочерью Кюле Бергенова. Зачем же ты удрал?

Аман допил чай, поставил на стол пиалу, вздохнул и, не поднимая головы, тихо промолвил:

— Я давно люблю Гозель. Я не мыслю жизни без нее…

И Аман рассказал, что девушка заболела, испуганная событиями той ночи.

— Я уже доктора Громову просил навестить ее. Через подруг записку послал. Ведь я даже не могу навестить свою любимую, отец не разрешает.

— Она, наверно, очень хорошая девушка, — заговорил Хошгельды, — только какая-то странная. Нельзя же в самом деле болеть от страха перед отцом, который так деспотично относится к своей семье. Она сама, конечно, недостаточно энергичный человек, даже, кажется, школу бросила. Боюсь, Аман, тебе будет трудно с ней.

Аман не дал Хошгельды договорить.

— Ты не прав, — уверенно заявил он, — совсем не прав, Любовь не дипломом определяется. Если я допущу, чтобы Гозель осталась в своей семье, тогда она действительно зачахнет и никогда, может быть, не станет образованным человеком. А если она будет со мной, жизнь ее сложится совсем иначе. Она и книжки начнет читать, и учиться будет, ведь ей захочется понимать все, что понимаю я, это естественно для двух любящих людей. Ты знаешь, — вдруг оживился Аман, — а как хорошо она слушает стихи, она их понимает и любит! А ты, Хошгельды, прости меня, всегда немного перегибаешь палку. Ты же считаешь, что все обязательно должны кончать институты. Если моя Гозель останется ковровщицей, то это це значит, что ее век загублен. Любая профессия у нас почетна, только работай честно, добивайся новых успехов, добивайся высокого качества. А работает она очень хорошо, у нее прекрасный вкус, и она любит свое ремесло. Пусть только она будет со мной! Я сумею привить ей вкус к знаниям. Но сейчас, к сожалению, не в этом дело.

— А в чем? — спросил смущенный Хошгельды. Он понял, что был неправ и бестактен, когда уверял Амана, что тот не должен связывать свою судьбу с судьбой этой простой девушки. Аман умница, он правильно сказал, что Хошгельды перегибает палку.

Но Аман по-своему понял смущение приятеля.

— Ты, конечно, со мной не согласен, — почему-то зло сказал он, — да это и не могло быть иначе. Ты делаешь, вид, что не понимаешь в чем именно трудность моего положения. Не надо со мной хитрить, Хошгельды. Тебе это не к лицу. Скажи лучше честно, что ты тоже любишь Гозель и сам хочешь на ней жениться, — все больше раздражался Аман. — Мне она сама рассказывала, что за несколько дней до этого несчастного случая твоя матушка была у них и говорила с ее матерью. Мне известно также, что они достигли согласия. Ну, а Кюле, конечно, предпочтет тебя в зятья… Да и твое появление тогда у их дома тоже не случайно…

У Хошгельды даже лицо вытянулось. Бедный Аман! он просто с ума сошел от любви. И сожаление, и неловкость испытывал сейчас агроном.

— Вот ты, оказывается, о чем, — тихо проговорил он. — Мне и в голову не приходило, что у тебя могут зародиться такие подозрения. Неужели я должен оправдываться перед тобой! Ин-тересно получается! Когда твой будущий тесть налетел на меня в темноте, он заподозрил меня в том, что я устраиваю его дочери свидания с молодыми людьми. Он решил, что я охраняю ваш покой, а тебе почудилось, что я подстерегаю вас. Что же касается моей матери, то она вольна ходить, куда ей заблагорассудится.

Аман довольно долго молчал. Теперь настала его очередь смутиться. Он понял, насколько неосновательны были его подозрения. Зачем он затеял этот разговор, да еще в таком тоне! Как мог он не поверить своему честному и прямому другу? Как все это глупо и стыдно! Улыбка вдруг скользнула по его лицу, он посмотрел приятелю в глаза и сказал:

— Не будем больше об этом. Прости меня. Посоветуй лучше, как быть, как уговорить этого ворчуна не мешать нам…

— Я, честно говоря, боюсь тебе что-нибудь советовать. Кто поручится, что ты меня опять в чем-нибудь не заподозришь.

— Ну, пожалуйста, Хошгельды, забудь об этом. Я тебя, как друга, спрашиваю.

— Ладно! Уже забыл, — улыбнулся Хошгельды. — Я бы на твоем месте