У подножия Копетдага - Ата Каушутов

верны, то ваш черед сделать из этих подсчетов правильные выводы. И учтите еще, что самого главного я вам не сказал, об этом Покген-ага скажет.

Лицо чабана расплылось в улыбке.

— Сын мой, Хошгельды, — сказал он, — я ведь собирался сегодня еще больше нашуметь, уж очень я обиделся на башлыка. Да вот ты помешал. А с тобой спорить я не берусь, ты все равно победишь. И подумать только, знает, что моей старухе не из чего было суп варить, — от всей души смеялся пастух. — Ты не думай, сын мой, что я не ценю сегодняшнюю жизнь, это я нарочно про премии говорил, на башлыка досада взяла.

— Стыдно тебе, старому человеку, такие разговоры вести, — заговорил, наконец, Покген. — Что же, по-твоему, я не забочусь о колхозных стадах, что же, не одна цель у нас с тобой? Ты, старина, перестал простые вещи понимать.

— Это я, по-твоему, цели не понимаю? — опять вспылил чабан. — Моя цель ясная: я должен выкармливать свое стадо и давать побольше ягнят. И еще я должен охранять своих овец от волков и вообще от всяких бедствий. Как это я цели не понимаю? — горячился Дурды-ага. — Я в этом году от маток сто пятьдесят ягнят получил. Знаешь, что районный ветеринар про меня сказал: "Ты, Дурды-ага, в отношении искусственного осеменения и ухода за баранами самый первый пастух". Что же, ты думаешь, он напрасно такие слова говорит? Да как тебе не совестно!

Хошгельды стоял, опершись на палку пастуха, и улыбался. Ему почему-то было весело от того, что Дурды-чабан и башлык, не поняв друг друга, оба сердились и никак не могли договориться.

— Дурды-ага, скажите мне, — решил он вступить в спор, — вы на кого работаете?

Чабан не сразу нашелся с ответом.

— Я-то? — переспросил он.

— Ну да, вы. Только садитесь, а то вы все время стоите, устали наверно, — сказал Хошгельды.

Дурды-чабан сел, разгладил рукой бороду и, наконец ответил:

— Конечно, на колхоз.

— А колхоз кому принадлежит?

— Конечно, народу.

— Значит, вы и ваша семья служите народу, коллективу, а коллектив помогает вам, отвечает за вас, потому что вы являетесь членами этого коллектива.

Рука Дурды-чабана опять потянулась к бороде. Он немного помолчал и согласился:

— Да, ты правильно говоришь, сын мой?

— Выходит, что вы, Дурды-ага, соединив свою судьбу с судьбой народа, служите всеобщему благу, а следовательно своему собственному. Вот я и не понимаю, — рассмеялся агроном, — за что же вы на Покген-ага рассердились, ведь он именно об этом и говорил.

— Нет, Хошгельды. Не из-за этого у нас с башлыком спор вышел. Я про колхоз все понимаю, я всю свою семью с первого дня, еще двадцать лет назад, в колхоз привел. И жизнью своей, ты сам знаешь, я очень доволен. А сержусь я на Покгена за то, что раньше негодяя Елли над нами поставил, а теперь Кюле приехал нами распоряжаться. Он не только никогда не пас баранов, он ни разу в жизни с чабанами рядом не сидел. Вот поэтому-то меня и взяла досада. Не считается с нами башлык.

Хошгельды хотел было что-то сказать, но его опередил Покген.

— Не так все это, Дурды-ага. Ты же знаешь, что фермой заведует у нас Чары. А Кюле мы послали просто навестить вас, он должен был сегодня вернуться, рассказать нам о ваших нуждах, а завтра мы с Чары сами собираемся к вам.

Чабан молчал, не зная, что возразить башлыку, а тот продолжал:

— Я понимаю, Кюле человек вздорный, любит учить других, а сам мало чему учиться. Но ты ведь тоже не первый день меня и Чары знаешь, ты же мог понять, что не учить вас мы Кюле послали, а только о нуждах ваших узнать.

Дурды-ага успокоился и примирительно сказал:

— Это хорошо, что ты и Чары-ага к нам поедете, а Кюле, наверно, сегодня вернется, я просто не хотел с ним вместе ехать.

Хошгельды поднял над головой палку чабана и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Не могу понять, как это человек, который два десятка лет гнул спину на бая, сегодня, когда он трудится на благо народа, бросил свое оружие.

Дурды-чабан протянул к Хошгельды руку и проговорил с мольбой в голосе, словно посох навсегда ускользал от него:

— Отдай мне мою палку, отдай!

Хошгельды, будто не слыша его, продолжал:

— А сколько волчьих голов размозжила эта палка за сорок с лишним лет!

— Ну, ну, давай ее сюда… — настаивал старик. — Поверь мне, дорогой, что я до самой смерти не расстануть с этой палкой.

— Хорошо, Дурды-ага, мы вам поверили. Если вы теперь и заметите какие-либо недостатки, то не станете убегать от них, а будете бороться с ними, критиковать виновного и постараетесь исправить и устранить ошибки, — сказал Хошгельды, протягивая чабану посох. — А теперь, Покген-ага, пора, по-моему, рассказать уважаемому товарищу Гельдыеву, зачем правление вызвало его.

Дурды-чабан не мог понять, почему Хошгельды перешел на такой официальный тон.

А Покген тем временем вытащил из ящика газету, расправил ее, встал, откашлялся и, подмигнув агроному, начал читать:

— Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении Орденом Трудового Красного Знамени Дурды Гельдыева, старшего чабана колхоза "Новая жизнь"…

В указе говорилось о замечательных показателях, достигнутых Дурды-чабаном, за которые правительство удостоило его высокой награды. Взволнованный и растерянный, Дурды-чабан топтался на месте, переводя взгляд с Покгена на Хошгельды.

— Откуда же наше правительство узнало, сколько я ягнят выходил и шерсти настриг? Только ветеринар мог сообщить такие точные сведения, — вслух размышлял он. Но вдруг старик выпрямился, выставил вперед свою старую суковатую палку и, обратив взгляд на портрет вождя, висевший в кабинете председателя, взволнованно произнес:

— Великое спасибо нашему правительству! Да здравствует оно во веки веков!

Председатель и агроном поздравили Дурды-чабана с высокой награды, Акмамед-ага, который слышал все, что происходило в кабинете, тоже пришел пожать руку старому труженику. Старик совсем растрогался и заторопился куда-то.

— Я, пожалуй, друзья мои, даже домой не зайду, поеду лучше прямо в пески, — сказал чабан и посмотрел на Покгена. Взгляд чабана говорил больше, чем он сам мог бы сказать, и Покген понял его. Старик безмолвно просил башлыка простить его за все, что он сегодня наговорил ему.

— Нет, Дурды-ага, ты сейчас иди домой, обрадуй семью. Не успел чабан выйти, как в правление зашел почтальон.

Он принес газеты, журналы и два письма, адресованные Хошгельды.

— От кого эти письма? — осведомился Покген.

— Это вот от Вющи…

— А второе? — поинтересовался Покген и, не дождавшись ответа, взял в руки конверт. Второе