Солнце в кармане - Вячеслав Перекальский

— Да какой он немец! Ну, какой немец полезет в пожарище лютое. Огонь-то как завывал! Будто все бесы ментовские Богу взмолились! — Послышались пугливые шепотки, поддакивания, — И будет тебе немец — не человека — вражину из огня тащить? Нет! Немец бы еще бензинчику плеснул бы — для порядку. Что б полней выгорело!

А Ванька полез и вытащил! Сам обгорел, а вытащил. Точно говорю — обманула Альбертика Варька, мать его! Спуталась с директором школы нашим, или зоотехником Ильиным. Тот тоже выхаживал, спасал всякую тварь.

— Да помню. На директора школы похож. Да и характером схож. Директор то, в школе на какого проказника так зыркнет, что тот на месте писался. Ваське Шлявому, помню, так подзатыльник отвесил, что тот шеей воротить полгода не мог. А вот, помнишь, Петька Лебёдкин с крыши навернулся? Тоже, ведь, порой директора доставал! Так, того директор на руках до докторова дома, через все село тащил тогда, помнишь?

А под полом проснувшийся Ваня сжимал зубами наволочку, что бы ни прыснуть истерическим смехом.

Он всю жизнь до этого момента добивался от людей признания в себе Русского. Часто стойкостью. Иногда жестокостью. А добился в Германии лишь клички. Здесь, в Сибири он — русский немец — вдруг, в глазах людей, потерял и оставшуюся половину немецкой составляющей своей клички. Сразу и конкретно, стал просто "Русский" — стоило ему пожалеть врага…

……………………

Через три дня он вылез из схрона и сказал, что пойдет сдаваться. Бабушка Маруся ничего ни хотела понимать. Говорила, что Лялюк уже как-то умудрился узнать телефоны его немецких друзей и договорился, что они сделают новый паспорт на другую фамилию и перешлют с надежным человеком. Что ему и делов-то: посидеть, переждать. Можно здесь, а можно на заимке таежной. А Егор говорил, что милиция, не найдя его возьмется за нее и не станет у бабушки дела своего самогонного, на пропитание. Та была согласная на любые потери, но он себе не мог такого позволить.

— … Нет, бабушка, так надо. У меня в Германии бизнес криминальный.

— Я не знаю что это такое.

— По-русски, я, бабушка, Вор. И, рано или поздно, но должен сесть.

— Под Божьим солнцем ни какая работа не лишняя. И воры тоже нужны — людям в разумение. Всё Богово, пока лица человечьего не теряешь.

— Не потеряю, бабушка.

………………………………………..

В милиции его, ни в какую, не хотели признавать гражданином другой страны. Показали какие-то свидетельства, что он хоть и немец, но Российский гражданин, и париться ему в настоящей, а не игрушечной зоне.

В деревне же он стал очень уважаем. И в районе о нем знали — ведь, слухами земля полнится. Посадили его сначала в одиночку. Но, что-то заело в милицейском механизме, а скорее всего, нашелся среди подвальной охраны кум, сват или брат его деревенским друзьям и подселили к нему старого бродягу.

Оказался он, и совсем не случайно, родным братом Камаринова деда. Старик, прослышав от брата про милицейский беспредел, и о хорошем, но малообразованном в "расейских" тюремных делах человеке, сам подставился под статью, что б сесть и научить.

Ваня поначалу мало его понимал. Но старичок был настойчив в беседах. То, ведь, сразу принялся тараторить про какую-то "маляву" от себя и от общества. Без конца, по началу, ругался и сетовал — что продажно все, и суки уж в закон воровской входят. Скоро и петухов короновать начнут. Но, божился, только после его смерти. Так, он глотки еще и сам перегрызть может. До последних двух зубов обещал правды воровской держаться.

А потом как то, вечером, вместе с пайкой передали старику писульку. Прочитав которую, дед подозвал Ваню и сказал:

— Тухляк пущен на зону, что ты помимо поджога еще изнасиловал там кого-то. Так что держись за жопу.

Ваня сходу возмутился.

— Кого я там мог изнасиловать, так это того мента. А за такую мразь в тюрьме любого государства каторжане наказывать не будут. Я так думаю.

— Это ты правильно сообразил. За такого козлика тебя на зоне орденом наградят. А так как ордена металлические на наших зонах не в ходу, распишут тебе на всю спину акт мужеложства, — Тебя с Гомиком, в Козырной Фуражке. Тебе это надо? А так хулиганка и есть хулиганка — со всех сторон круглая статья.

— Как он там?

— Кто? А-а, Участковый! Ожег на все легкие. Ему вскрыли трахею и вставили шланг от кислородного баллона. Он орал безобразным ором три дня и две ночи.

Выдыхать то ему нечего, вот и выл дикие ноты на пределе громкости минут по пять, а то и десять. И так без перерыва на сон и прием пищи. На третью ночь, кто-то по запарке баллон его передвинул и об стенку случайно краник и перекрыл… Умер Участковый.

— Да…. Спрашивала как-то меня бабушка — где Прощенье, а где Наказанье? А в чем Преступленье и в чем Спасение? Она не говорила… Только что-то о человечьем обличье, которого нельзя терять.

— Да красавица была, Маруська.

— Почему была? Она мне и сейчас — красавица.

— Да, да это ты прав. Не бери на сердце, — это я в голове кино кручу, архивное…. А ты все ж меня послушай.

Парень ты весь правильный и справный, — но честный. Дурак дураком. Не обижайся на старика, но куда ты собрался с гордой головой? В монастырь? В Высокое собрание? Там клоака, отбросы. И что ты там себе насочинял, что должен пройти? Тюрьма не показатель. Была ж задумка у Хохла вашего, эх… но Маруську ты тем уберег. Не от позора. Ей перед людями стыдится не чего. На нее любые помои вылей — святой водой сойдут. От разора, нищеты треклятой уберег ты её, внучек. Так я за это тебе молодому мозги и вправлю. Слушай меня старого ходака, прошедшего и "Сучий Передел" и "Красную Шапочку".

Как не сопротивляйся, как не бди, а будь ты хоть с хряка весом и с бицепсом в телячью ляжку — подловят: раком загнут, черенком лопаты целку в очке пропердолят, а в хавальнике челюсть, специальным приемом отстегнут. Что б за хер зубами не цапнул. Выебут, да в ебало нассут. Пробьют в зубах ножкой от табурета проем, под размер папиного хуя, да губы по бокам набьют для упругости смачного чпока. И будет у тебя не рот, а ебальник. Загонят жить под лавку и хлебать тебе баланду дырявой ложкой.

Твоя судьба, — учись с людьми общаться, и людей от падлы отличать. А падл не мутузь без правильной обосновы — подставляйся, провоцируй, прикинься, коль надо, — слабым и трухлявым, что бы хоть раз, для авторитета, перед всем честным народом прояснить проступок падлы и наказать при всем собрании. И быть тебе тогда — честным фраером. Конечно, опустить тебе падлу до петуха не позволят, и ты на это серьёзно не покушайся, — ведь почти всякая падла у кого-нибудь из блатных в шестерках, но попытку нарисуй, если обоснуешь такой край правилки, тут же к тебе пахан падлы подойдет до компромиссу, а это уже — уровень!