Долгий сон - Ричард Райт

— Так я им и позволила, — независимо сказала она.

Это была пощечина. Даже такой человек, как Тайри, склонялся перед силой белых, а тут сидит эта беззащитная фитюлька и гордо заявляет, что не позволит им себя задевать. Может быть, просто кривит душой, чтобы прихвастнуть лишний раз своей белой кожей? Что же, ей дела нет, каково приходится остальным черным? Или она хочет показать, будто никогда не выходит из себя? Возможно, у нее не хватает воображения постигнуть истинную суть того, что происходит?

— Удавил бы их, сволочей! — злобно бросил он.

— Мальчишки, что с них взять, — спокойно отозвалась она. — Дурь в голове.

— Ничего себе дурь, — сказал он. — За их дурь люди жизнью расплачиваются.

— Они сами не понимают, что делают. — У нее в голосе послышалось раздражение.

— Не понимают? Как бы не так! — скривился он.

— Миленький, не будем об этом, — попросила Глэдис. — Я так рада, что мы сюда выбрались…

Рыбий Пуп сидел как в воду опущенный. Она заступается за белых! Воображает, может быть, что сама белая! А что, на вид похожа. Уж нет ли у нее привычки наведываться в эту часть города? Что ей мешает разгуливать сколько душе угодно по этим улицам наравне с белыми, и кто обязан про это знать в Черном поясе. Черт, а вдруг у нее и клиенты имеются среди белых! Такая возможность никогда еще не приходила ему в голову, и при одной мысли об этом в нем сильней разгорелась ненависть к цвету ее кожи. Он за то и любил ее, что она почти белая, а между тем в нем крепло ощущение, что белизна уводит ее от него, хоть она и сидит здесь с ним в машине, хоть и позволит ему сегодня ночью держать ее в объятиях.

— Не приходилось тебе выдавать себя за белую? — вдруг спросил он негромко. Она долго не отвечала, и он подумал, что она не расслышала. — Скажи, Глэдис, — допытывался он, и теперь его голос звучал уже резче. — Ты себя за белую не выдавала?

— Не знаю. — Глэдис по-прежнему смотрела на дорогу, шелковистые волосы развевались у нее за спиной на горячем ветру. — Во всяком случае, не всерьез.

Рыбий Пуп так ее ненавидел в эту секунду, что впору было ухватить пригоршню этих наполненных ветром волос и вышвырнуть ее из машины. Он увидел, как тонкие белые пальцы Глэдис изящно убирают с глаз трепаные пряди и отводят назад, и прямо почувствовал копну собственных волос — волос, которые были специально выпрямлены, — и устыдился их. Небось влюблена в свои окаянные волосы, подумал он злобно.

— Это как понимать — «не всерьез»? — язвительно передразнил он.

— По своей воле никогда не выдавала, — объяснила она. — А когда зайдешь в магазин купить чего-нибудь, обращаются как с белой, и пусть, я не запрещаю. Начнешь объяснять, выйдет себе дороже… В общем, сам знаешь.

— Не знаю и знать не хочу.

— Ладно тебе, Пуп!

— Не говоришь, что белая, но и про то, что черная, тоже помалкиваешь, выходит? — Ему хотелось задеть ее побольней.

— Пойми, Пуп. Для меня так проще, вот и все. Не скажешь, что цветная, принимают за белую, — нехотя сказала она.

— Вот ты и не говоришь, да? — не унимался он.

Ее щеки залились гневным румянцем.

— Что же мне, по-твоему, делать? Объявление на себя повесить: Я — ЦВЕТНАЯ?

— Ладно, все, — процедил он.

— Что это с тобой, мой золотой?

— Сказано тебе, все, — отрезал он.

— Не злись на меня, Пуп.

— Да кто злится. — Он немного смягчился от ее просительного голоса.

— Когда знают, что я — не белая, со мной обращаются в точности как с тобой, — сказала она.

— Только не мужчины, — не удержался он.

— Да, правда, — согласилась она. — Мужчины меня оскорбляют на улице. — Она говорила без гнева, с задумчивым выражением в глазах.

Поток машин стал плотней, и Рыбий Пуп сбавил ход — машины шли в два ряда, и в каждой сидели белые. Рядом с ними оказался большой черный «бьюик», и Рыбий Пуп увидел, как разглядывает их с Глэдис сидящее в нем белое семейство.

— Глядите, чтоб у вас глаза повылазили, — пробормотал он.

— Не надо, Пуп, не обращай внимания.

Передняя машина проехала вперед, он двинулся следом и стал рядом с белым мужчиной, сидящим в «форде». Мужчина с любопытством высунул из окна голову, и на миг, точно из полузабытого сна, перед Пупом возникло видение: окровавленное лицо белого, которого в далекий летний день придавил к земле в придорожном лесу опрокинувшийся «олдсмобил», — он в упор, не мигая, ответил на взгляд белого мужчины, сидящего в «форде», и видение растаяло.

— Откуда едете? — бесцеремонно спросил белый.

— Из Китая! — презрительно бросил ему Рыбий Пуп и, не дожидаясь, пока он опомнится, рванул вперед.

— Ловко отбрил! — смеясь, крикнула ему Глэдис.

Проклятье… Что тут смешного, черт подери! Неужели ей непонятно, что этот белый хотел установить, вправе ли он вмешаться, поднять на него толпу? Неужели она не знает, что черному достаточно проехать в машине рядом с женщиной такого цвета, как она, чтобы его могли убить? Или для нее это все детские забавы? Надо, видимо, просветить ее кое в чем, растолковать ей, каков счет в поединке черных и белых. Они мчались сейчас по окраине города, мимо зеленых газонов, на которых виднелись особняки белых богачей.

— Заедем к Генри, выпьем чего-нибудь, — предложил он.

— Давай, — сказала Глэдис.

Генри содержал самый известный в Черном поясе бар, но в этот предвечерний час там было почти безлюдно. Они сели за столик в углу. Рыбий Пуп посмотрел на свою спутницу. Он собирался взять эту женщину целиком на свое попечение, однако придется на многое открыть ей глаза, придется заглянуть ей в душу и выяснить, как она все-таки смотрит на отношения между белыми и черными. Может ли быть, чтобы она не знала, что он должен испытывать? Чтоб не догадывалась? Или знать-то знает, да не придает значения?

— Глэдис, как ты смотришь на белых?

— О чем это ты?

— По-моему, я тебя ясно спросил…

— Пуп, они — белые, и больше ничего, — ответила она искренне.

В эту минуту ему открылось, что, в сущности, он, чернокожий, по образу мыслей стоит ближе к белым, чем когда-либо будет стоять она, хотя она и белей его по цвету кожи. Глэдис недоставало воображения, чтобы подойти к себе, к жизни, которую она ведет, с теми мерками, какие применяют к черным белые люди, какие они применили на деле по отношению к нему, — мерками, которые ему хорошо известны. В нем все восставало против того, чтобы белые расценивали его по этим меркам, их отношение порождало в нем мучительное чувство собственной неполноценности, и, чтобы доказать себе и им, что он не хуже их, он вынужден был стремиться стать таким же, как они. А между тем в самих его усилиях уподобиться белым уже таился подвох, ибо, чтобы подняться над своим положением, он должен был сперва признать и принять, что это положение существа неполноценного, низшего. Поразительно, что Глэдис ничего этого не чувствует и не сознает. По складу ума она в известном смысле куда ближе к черным, чем он, хоть внешне и похожа на белую! Он задумчиво поглядел в открытую дверь бара на улицу, где с треском взрывались шутихи и волновался под горячим дуновением ветерка американский флаг.