Долгий сон - Ричард Райт

Подцепив монеты пинцетом, мисс Хансон бросала их в раствор.

— Одного я не могу понять, — жалобно приговаривала она. — Люди принимают ванну, чистят зубы, носят свежее белье, моют продукты перед тем, как употребить их в пищу, а после целый день трогают деньги — деньги, которые, может быть, побывали в руках даже у проституток с Боумен-стрит, зараженных всеми венерическими болезнями. Подумать только! Мистер Таккер, деньги — это переносчик микробов! Неужели вам этого не подсказывает здравый смысл?

— Похоже, что так, — бормотал он, невольно поддаваясь.

— Вот посмотрите — вы стоите и курите сигарету. Кладете ее в рот теми же пальцами, которыми отсчитывали мне сдачу. Да вы же глотаете микробов пачками, мистер Таккер!

— Ничего, ведь не убили они меня до сих пор, — храбрился он.

— Непременно убьют, если вы не будете соблюдать осторожность, — предрекала мисс Хансон.

Вот чудачка, думал Рыбий Пуп, выходя из ее дома. Однако, едва очутившись на улице, он почему-то сразу испуганно бросал себе под ноги недокуренную сигарету и тщательно вытирал руки носовым платком, бормоча:

— Черт, ну и жарища сегодня!

Ему на многое открылись глаза в эти субботние походы за долларами: так, например, он точно установил, отчего его дружок Сэм, как никто, остро воспринимает проявления расовой несправедливости. Никогда не бывало, чтобы, придя к Сэму в дом, он получил плату за квартиру, не выслушав от Сэмова отца лекцию о величии и превосходстве черных людей на протяжении человеческой истории. Мистер Дэвис, косоглазый, маленький, в чем душа держится, обладал гипнотическим воздействием на слушателя.

— Пуп, верь слову, ты еще увидишь на своем веку, как черный человек вернет себе право первородства, когда расправит крылья Эфиопия… Час пробил. Настало наше время. Было время желтокожих людей, смуглокожих, белокожих — теперь пришло время черного человека. Читай Библию, сынок. Господь завел часы истории, и бьет наш час… Оглянись — и ты увидишь, как во всем мире поднимают голову черные… Повсюду поднимают, кроме Америки. Душа обливается кровью, когда глядишь, как черные кланяются и угождают самой распоследней белой голытьбе — ведь когда-то мы были королями в Гане, великом черном государстве Африки… Гордись, что ты черный, сынок. Живи, как черный, и умри, как черный, ешь, спи, продавай, покупай, как черный, люби, как черный… Нас белый человек тем подмял, что заставил стыдиться самих себя, своих волос, носов, кожи — стыдиться того, что есть в нас от Африки. А в прежние времена черные были в почете! Надо больше читать, Пуп. У меня много книг, хочешь, дам почитать, они тебе такое расскажут, что ты будешь гордиться своей черной кожей… Выше голову, Пуп! Известно тебе, что египтяне были черные? Что у короля Англии была черная жена? Что у Бетховена в жилах текла черная кровь? То-то. Читай, Пуп.

— Хорошо, — неловко мямлил Рыбий Пуп. — Я когда-нибудь попрошу у вас почитать такую книжку. Сейчас совсем некогда.

… — Новости, — ворчал он, когда уходил. — На фиг мне сдалось читать про Африку. Мне деньгу надо заколачивать, черт возьми.

Тяжелей всего было ходить за квартирной платой в дом Агги Уэста, который стал теперь органистом Елеонской баптистской церкви. Сам Агги редко бывал дома, когда Рыбий Пуп являлся за причитающейся ему пятеркой, зато всегда была миссис Сара Уэст, которая ходила к белым стирать, стряпать и присматривать за детьми. Твердыня церковного прихода, певчая в хоре, миссис Уэст получала от Всевышнего постоянные, хоть и не очень внятные указания, а впрочем, она надеялась, что со временем смысл этих указаний прояснится. Дело в том, что она обращалась к небесам с ходатайством — подыскать работу Агги и исцелить его младшего брата Банни, малоумного калеку, который только и знал, что день-деньской сидеть на солнышке у окна гостиной. В Черном городе считали, что закаченные под лоб глаза Банни, его слюнявый рот, судорожно искривленное туловище — дело рук Господних, и, сказать правду, слабоумие Банни служило для миссис Уэст источником тайной гордости, как своего рода свидетельство того, что Господь из собственных неведомых соображений отметил ее своим вниманием.

Миссис Уэст не заставляла себя ждать ни с квартирной платой, ни с навязчивыми просьбами.

— Мистер Таккер, — начинала она слезливо, — помогите мне с Агги, сделайте божескую милость. Мальчику так нужна работа, а его никто не берет. Почему? Ума не приложу. Ведь какой хороший сын — и сошьет, и сготовит, и бельишко простирнет да погладит сам, всю работу делает по дому. Отродясь не бывало, чтобы матери хоть на минуту доставил неприятность. Вежливый, аккуратный, все на нем блестит. И хоть бы кто взял на работу! Скажите, справедливо это, мистер Таккер?

— А что Агги умеет делать, миссис Уэст? — спросил как-то раз Рыбий Пуп.

— Да, кажется, все на свете, — горячо сказала она.

Но это «все на свете» означало, что Агги умеет играть на рояле, и только…

— Ладно, я поспрошаю при случае, — обещал Рыбий Пуп.

— Ой, дай-то Господи, — вздохнула миссис Уэст.

Все же ему не верилось, чтобы миссис Уэст не знала, что именно с Агги обстоит «не так», — это «не так» бросалось в глаза при первом взгляде на ее воспитанного, жеманно учтивого сына. Когда Агги был рядом, волей-неволей хотелось либо стукнуть его, либо поднять на смех. Однажды Рыбий Пуп спросил:

— Работу еще не нашел, Агги?

Агги подбоченился и, вращая глазами, воскликнул:

— Ах, нет!

— А не найдется для Агги дело в похоронном бюро? — спрашивала миссис Уэст. — Он не боится покойников.

Но когда Рыбий Пуп завел об этом разговор с Тайри, тот вскочил на ноги и раскричался:

— Ни-ни, Пуп! Никогда этому не бывать! Что подумают люди, если мы приставим педа к мертвякам? Да нас с грязью смешают! Нужен нам Агги, как дырка в голове. Ни один мужчина не пожелает, чтобы мы его хоронили, будь он сто раз покойник… Пуп, у людей странные понятия насчет того, что делается в похоронных заведениях. Привезли мне, был случай, обряжать покойницу девятнадцати лет. Померла от слабого сердца. Мамаша божилась, что она девушка. Кто его знает, может, и правда. Но ты поверишь, пока мы ее не схоронили, мамаша никуда не отлучалась, так у меня в заведении и сидела. Моя, говорит, дочь — девушка, и мне желательно знать наверняка, что ее и похоронили девушкой… Так что — нет, Пуп, таким, как Агги, к нам в заведение ход заказан.

Снимали у Тайри квартиру Джейк и Гьюк, горькие пьянчуги, в чьем ведении находился катафалк, он же санитарная машина, и каждый раз Рыбий Пуп обязан был выслушивать от их жен полный перечень семейных горестей. Жена Гьюка, затурканная, щуплая и пугливая, как мышонок, была матерью четырех ребятишек мал мала меньше и начинала обычно с одного и того же вопроса: