Романы. Рассказы - Варткес Тевекелян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«18 февраля, тюрьма Сантэ
Дорогая Жюли!
Мой защитник любезно согласился передать тебе это письмо, и я спешу воспользоваться случаем. Хотелось бы писать тебе бесконечно много, но обстоятельства принуждают быть как можно более кратким. Господин Манекю спешит, и нет бумаги.
Среди нас оказался предатель. Кто он — еще не удалось установить. Иначе немыслим был бы одновременный арест всех двадцати семи человек. Нам здесь не так плохо, как может вам казаться. Мои товарищи ведут себя превосходно, особенно Марк с его нескончаемым юмором. Я у него учусь испанскому языку. Очень прошу тебя, поговори с кем следует и попроси наладить доставку нам партийной литературы и свежих новостей.
Нас очень удивляет то, что до сих пор мы находимся в ведении французской полиции. За этим что-то кроется. Если вам известно что-либо, то немедленно дайте нам знать.
Передай Латану мои наилучшие пожелания, скажи ему, что мы все с твердостью и мужеством, достойными коммунистов, встретим все, что бы нас ни ожидало. А тебя прошу, моя любимая, не беспокойся обо мне. Не волнуйся, хотя бы ради нашего будущего малыша.
Целую тебя много раз, остаюсь твоим верным другом.
Качаз».
«21 февраля, тюрьма Сантэ
Дорогой друг!
Спасибо за все ваши сообщения и заботу о нас! Обещанную заметку для газеты пришлю в следующий раз.
Кто это вам наболтал, что мы здесь голодаем? Пустяки какие! Нам выдают хлеба и похлебки столько, сколько получает любой рабочий на производстве. А насчет моих синяков и двух нехватающих ребер скажу просто: на человеческом теле все эаживает, заживут и мои раны. Физическая боль не так уж страшна, если человек привыкнет относиться к ней философски. Куда тяжелее сознание, что в этой проклятой клетке ты обречен на бездействие, в то время как твои товарищи борются и ты им так нужен.
Почему-то ты ничего не пишешь о своем здоровье. Ради всего святого, береги себя.
Твой Качаз».
«2 марта, тюрьма Сантэ
Дорогая Жюли!
Наконец достал бумагу и могу удовлетворить твое любопытство относительно всех обстоятельств моего ареста.
Как тебе известно, по целому ряду признаков я догадывался, что полиция напала на мой след. В те дни, когда мы не встречались с тобой, я принял ряд предосторожностей. Прежде всего почти прекратил встречи с людьми, заново перестроил все явки, сменил документы, переехал на новую квартиру и, прикидываясь больным, старался как можно реже показываться на улице. Но однажды пришлось отлучиться надолго. По возвращении домой я узнал от консьержки, что два прилично одетых господина настойчиво интересовались «господином Ованесом», — это моя последняя кличка. Они выдавали себя за моих хороших знакомых и просили ее проводить их ко мне в комнату. Консьержка догадалась, что тут кроется что-то неладное, и не пустила их.
Для меня этого было достаточно, сомнений не оставалось: полиция узнала мое новое местопребывание и фамилию, под которой я там поселился. Я поспешно поднялся к себе и, захватив самое нужное, незаметно вышел.
При таких обстоятельствах самое разумное решение, которое пришло мне в голову, на некоторое время уехать в известное тебе место и там переждать события. Но не успел я появиться на платформе вокзала, как четверо французских полицейских, вооруженных автоматами, окружили меня. Сопротивление в таком людном место было немыслимо, и я дал возможность надеть на себя наручники. Велико было мое удивление, когда в полицейской префектуре, куда меня доставили, я увидел Сурена, Марка, Лефобюра и остальных товарищей! Как выяснилось, всех арестовали в один и тот же день.
Об остальном писать не имеет смысла. Последовало то, что делается в таких случаях: допрос, очная ставка, угрозы и прочее. Любопытно то, что следователь знает обо мне все подробности, чуть ли не со дня моего приезда во Францию. Я обвиняюсь во всех смертных грехах, совершенных и не совершенных мною. Нужно ли добавлять, что от всех предъявленных мне обвинений я отказался и никого не узнал! Еще раз повторяю, что тут замешана рука предателя, и я много бы дал, чтобы узнать его фамилию.
Вот и все.
Твой преданный друг Качаз».
«6 марта
Моя нежно любимая Жюли!
Какая радость: у нас сын! Жаль, что ты не описала его. Интересно, на кого он похож? Ты спрашиваешь меня, как мы его назовем. Ну конечно, Сурен, — кажется, мы об этом говорили с тобой давно, еще осенью, на Елисейских полях, помнишь?
Я безгранично счастлив, что у меня сын. Не могу найти нужных слов, чтобы выразить тебе свои чувства.
Целую вас обоих много раз.
Ваш Качаз».
«Милая Жюли!
Французские лакеи Адольфа Гитлера затевают какую-то комедию. Сегодня мой защитник сообщил, что нас собираются судить открытым судом. В современных условиях это неслыханная роскошь, — но какую цель они преследуют? Прошу, хотя и знаю, что это тебе тяжело, но прошу найти способ информировать нас.
Как твое здоровье? Как наш малыш? Я не знаю, чем бы пожертвовал за наслаждение хоть раз, хоть мельком посмотреть на вас.
Ваш Качаз».
«14 марта
Дорогая мамочка!
Ведь совсем скоро, всего года через два, наш сын так будет звать тебя, разреши же мне сегодня обратиться к тебе с этим ласковым словом.
Итак, скоро суд. Каким бы ни был его исход, мы сумеем держать себя на суде с достоинством и смело встретим ожидающую нас участь. Единственная моя мечта — увидеть вас на суде. Сейчас этот вопрос меня, занимает больше, чем все ухищрения прокурора. Раз открытый суд, то мы больше не будем отрицать все то, что совершали, — прежде всего это было бы бессмысленной тратой времени и дало бы продажным газетам повод изобразить нас трусами. Мы сами выступим на суде грозными обвинителями. Пусть боятся предатели, нам же бояться нечего, мы только честно исполнили свой долг, а как успешно — пусть об этом судит рабочий класс, Франция, наша партия.
Вчера получил записку от Сюзанны; оказывается, она тоже находится здесь, в женском отделении, и увидела меня во время прогулки. Где Жан, она не знает. Бедняжка Сюзанна, позабыв об ожидающей ее участи, всячески уговаривает меня быть мужественным. Как меняются люди! Кто мог ожидать от нежной, всегда занятой собой и своим Жаном Сюзанны такой выдержки! Читая ее записку, я был искренне тронут.
Я вполне здоров и чувствую себя бодро. Вот уже второй день мы репетируем с Суреном, как должны держать себя на суде.
Марк заучивает наизусть свою речь, составленную в духе лучших классиков испанской литературы. Он утверждает, что с французской буржуазией у него еще старые счеты: это они закрыли франко-испанскую границу и обрекли республиканскую армию на поражение, а затем в течение двух лет держали республиканцев за колючей проволокой, под открытым небом. Что же, и я могу предъявить счет правителям Франции от имени своего народа. Не раз и не два французская буржуазия на словах защищала армян, живущих в Турции, а на деле была причиной тех кровавых боен, которые организовывали турки еще совсем недавно. Спровоцировав армян, живущих в Киликии, на восстание, они палец о палец не ударили, чтобы помочь им, а после войны, когда французские войска заняли Сирию и Ливан, они из соображений колониальной политики начали покровительствовать верхушке арабского и турецкого населения, и те продолжали безнаказанно убивать и грабить армян. Да разве можно перечесть все их подлости!
Однако, кажется, я отвлекся и позабыл на время, где я нахожусь.
Прошу передать мой искренний привет и лучшие пожелания всем друзьям.
Любящий вас Качаз».
«17 марта
Милая Жюли!
Наконец-то нам удалось установить имя предателя — проговорился следователь. Это француз по кличке «Поль». Прошу тебя, срочно найди Латана и передай ему, что мы заклинаем его найти способ наказать этого подлеца до нашего суда. Этот акт справедливости пусть послужит уроком для других.
Я очень тороплюсь. Суд назначен на 20 марта, и в связи с этим тюремное начальство принимает строгие меры. Нас совершенно изолировали. Возможно, это мое последнее письмо, но ты не беспокойся: нами приняты меры и наши товарищи по заключению будут вас информировать обо всем.
Обнимаю тебя крепко-крепко. Благодарю тебя за то счастье, которое ты подарила мне. Будь мужественной. Воспитывай нашего сына и сделай из него стойкого борца. Извини меня за те огорчения, которые я невольно причинил тебе. Я хорошо знаю свою Жюли и уверен: что бы ни случилось, она не упадет духом, — недаром она потомок славных коммунаров.
