Романы. Рассказы - Варткес Тевекелян

Был ранний час. Я вышел из вокзала и в первую очередь увидел немецкие патрули, громко стучавшие по мостовым подкованными сапогами. Чтобы не попадаться им на глаза, я зашел в первое попавшееся кафе, сел за свободный столик и заказал себе стакан кофе с булочкой. Свой скудный завтрак ел как можно медленнее, потом принялся читать утренние газеты — они были заполнены длинными инструкциями военного коменданта Парижа, регламентирующими поведение граждан. Дальше оставаться в кафе было неудобно, и мне волей-неволей пришлось уйти.

В течение трех часов я бесцельно бродил по незнакомым улицам и все думал: где бы найти себе ночлег?

Проходя мимо газетного киоска, я вдруг вспомнил о Сенекериме и решил зайти к нему.

Оккупанты газету закрыли, и мне с трудом удалось разыскать его квартиру.

Узнав о моих намерениях, Сенекерим взялся свести меня с нужными людьми. Примерно через час он зашел за мной, и мы вместе отправились к станции метро «Филипп Огюст», и там нас ждал… Нодье! Я даже не узнал его сначала. Мы разговаривали недолго. Выяснилось, что его сейчас надо называть «Латан». Он направил меня к Жану, который тоже оказался в Париже. И вот я пишу все это в комнате, которую нашел мне Жан. В этом доме консьержкой его жена Сюзанна.

14 июля

Вчера, ровно в девять, в сопровождении Жана ко мне в комнату вошел Нодье. Он почти не изменился, такой же бодрый и вдохновенный, каким я его знал до войны. Жан, посидев немного, ушел. Нодье сразу же заговорил о том, что меня интересовало:

— Я уверен, что ты жаждешь активной деятельности, а сейчас надежные люди нужны, как никогда. Я вчера посоветовался с руководством, и мы единодушно решили, что лучше всего тебя использовать для работы среди антифашистов других национальностей. Как тебе известно, их немало во Франции. Надеюсь, ты возражать не станешь?

— Разве против поручений партии возражают? — в свою очередь спросил я.

— Видишь ли, дело, которым тебе придется заниматься, очень опасно. Правда, смертную казнь еще не применяют, но скоро придет и это, сомневаться не приходится. Ты должен знать, на что идешь и что тебя ожидает.

— Я готов выполнять любое поручение партии, и, если придется идти даже на смерть, я пойду и на это, — заверил я Нодье.

— В том-то и дело, что надо избежать смерти. Наши враги и так хотят уничтожить нашу организацию. В концентрационные лагеря брошено более ста тысяч наших товарищей. Нам дорог каждый человек. Нужно действовать исключительно осторожно, соблюдать величайшую конспирацию. Тебя должны знать не более трех товарищей, и то очень проверенных. Они, в свою очередь, могут быть связаны с двумя-тремя низовыми организаторами. Таким образом, в случае провала одного звена остальные уцелеют и будут продолжать борьбу.

Нодье объяснил, в чем заключается моя задача: установление связи между антифашистами различных национальностей, которых в Париже немало. Здесь живет группа испанцев — бойцы и офицеры республиканской армии, проверенные, испытанные на деле товарищи. Кроме того, есть несколько антифашистов-поляков, коммунисты-армяне, чехи. Из этих людей нужно создать боевые группы для выполнения специальных заданий. Очевидно, скоро борьба примет массовый характер — вооруженные столкновения, мощное партизанское движение. И нужно серьезно к этому готовиться.

На прощание Нодье сказал:

— Все инструкции будешь получать от меня лично или через людей, которых я к тебе пришлю, больше никто обо мне не должен знать. Завтра через Жана ты получишь надлежащие документы и сможешь выходить на улицу. На всякий случай наймешь себе еще одну комнату в другом конце города, а как связаться с людьми, я скажу тебе при следующей встрече.

Я с удивлением спросил:

— А разве Жан в партии?

Нодье ответил отрицательно, но поспешил уверить меня, что он всей душой предан нашему делу, я могу вполне довериться ему и его жене».

Мурад не слышал, как открылась дверь и в комнату вошли жена и дочь. Астхиг еще никогда не видела своего мужа таким. Ей показалось в эту минуту, что он сгорбился.

— Что с тобой, дорогой? — спросила она тихо.

Мурад обернулся к ней.

— Ничего… Понимаешь… Качаз… — У него задрожали губы.

— Что Качаз? Ничего не понимаю!

— Качаза больше нет… — с трудом выговорил Мурад и отвернулся, чтобы скрыть слезы.

В комнате долго стояла ничем не нарушаемая тишина. Такуи и мать молча сидели за столом и не сводили глаз с Мурада, склонившегося над дневником у крошечной керосиновой лампы.

«22 июня 1941 г.

Не писал давно — попросту не имел времени, к тому же моя тетрадь спрятана под досками, и для того чтобы достать ее оттуда, приходится немало повозиться.

Всего час тому назад возвратился из очень опасной операции. Мы благополучно отделались, но это не все, еще нужно ждать вестей от других групп, а сейчас только полночь, раньше утра надеяться на приход связных нечего.

Впрочем, я опять забежал вперед, попробую описать все по порядку.

Утром, проходя по площади Согласия, вдруг услышал хриплый голос диктора:

«Сегодня в четыре часа утра немецкие войска перешли советскую границу. Германская авиация подвергла бомбардировке Киев, Одессу, Севастополь».

Я застыл на месте как вкопанный.

В десять я должен был встретиться с Нодье. Позабыв всякую предосторожность, прибежал на место свидания за полчаса до срока. Пока я в одиночестве размышлял о случившемся, ко мне подошел Нодье, как всегда, своей неторопливой походкой.

Нодье немного приободрил меня. Он с уверенностью сказал, что сейчас немцы поймут, что такое война, СССР — это не Франция с ее продажным правительством, и, значит, дутым успехам фашистов настал конец.

Потом он передал мне задание партии: взорвать железнодорожный мост, поджечь склад горючего, бросить бомбы в помещение, где живут немецкие офицеры, и убить на улице несколько гестаповцев покрупнее.

В заключение он сказал:

— Для нас очень важно действовать именно сегодня. Надо дать понять немцам, что французский народ всем своим сердцем сочувствует русским и что народы, изнывающие под фашистским игом, ждут от Красной Армии своего освобождения и всячески будут помогать ей. С вступлением Советского Союза в войну характер нашей борьбы приобретает другое значение, и борющиеся против фашизма народы получают надежного руководителя.

И мы расстались. Я отправился извещать руководителей боевых групп. Их у меня три, одна — исключительно из испанцев, горячих, самоотверженных людей. Мне стоит больших трудов сдерживать их пылкость. Руководит этой группой бывший офицер республиканской армии по кличке «Марк». Во второй пять поляков, трое армян, два болгарина и один чех. Во главе этой группы стоит мой земляк Сурен, человек как будто специально созданный для подпольной работы.

Сурен осторожен, как лиса, и бесстрашен, как лев. До знакомства со мной Сурен работал в главных железнодорожных мастерских и по собственной инициативе вывел из строя не один паровоз. На вид он невзрачен, любит прикидываться дурачком — это помогает ему лучше маскироваться.

Третьей группой руководит мой старый знакомый — неуклюжий, медлительный марсельский механик Лефебюр. С ним работают представители почти всех национальностей Европы: французы, итальянцы, евреи и один люксембуржец.

И самое главное — в качестве связиста работает моя Жюли.

Я никогда не забуду встречи с ней в Париже.

Недели через две после моего приезда Нодье как-то таинственно сказал, что у него имеется для меня сюрприз. Признаться, я тогда ничего не подозревал и без большого энтузиазма поплелся за ним. На окраине, почти за чертой города, мы нашли небольшой домик, стоящий в глубине сада. Вошли в сад. Увидев меня в окно, Жюли радостно выбежала навстречу и без стеснения бросилась мне на шею. Мы без конца целовались. Нодье со снисходительной улыбкой наблюдал за нами, но, потеряв терпение, предложил наконец войти в дом.

Как выяснилось позже, Жюли давно работала в парижской организации нашей партии, а с моим приездом ее прикрепили для связи к нашей группе.

Как всегда, сегодня днем Жюли быстро сумела известить руководителей боевых групп.

Лефебюр взялся поджечь бензохранилище, Сурен — взорвать железнодорожный мост у туннеля по дороге Париж — Бордо. Я и Марк решили реализовать давно задуманные нами мероприятия в центре города.

У нас был подробный план здания офицерского клуба и прилегающих к нему улиц. Мы знали, что в первом этаже находится ресторан с эстрадой, где по вечерам кутят немецкие офицеры. На углу улицы стоит полицейский пост, а двери клуба охраняют двое часовых. Посетители клуба имели специальные пропуска, и посторонние не могли туда проникнуть. Нами были обследованы также все дома по этой улице. В доме, находящемся почти напротив клуба, был проходной двор, где патрулей или полицейских постов не было. Один приятель Марка, пожилой трамвайный кондуктор, сочувствующий нашему делу, жил в этом доме. Это было очень важно: в случае необходимости наши люди могли найти там временный приют.