Концессия - Павел Далецкий

Борейчук остановился и посмотрел на Зейд. Она слушала с интересом. Должно быть, она не знала, что с бывшим бухгалтером приключались столь интересные события.

— Ну, уж это, — сказала она недоверчиво, но вместе с тем весело улыбаясь.

— Честное слово! По-старому, ей-богу, если хотите. Купил весь вагон-ресторан!

Тут выскочил директор вагона-ресторана и откуда-то ему столик особенный принес, бутылок пять на стол поставил. Пассажир сел. Да скучно ему показалось одному. Посмотрел на какого-то гражданина, поманил его пальцем, как учитель в старорежимной гимназии ученика, и тот, понимаете ли, вскочил, пересел к нему, и они стали выпивать.

Что тут началось, не описать вам. Я говорю начальнику крайфо:

— Геннадий Моисеевич, вы понимаете что-нибудь?

— Плохо, говорит, ориентируюсь.

— Бандит? Растратчик?

— Все может быть!

— Надо бы в ТОГПУ, агенту, доедем до большой станции... Ведь это же невозможно, что делается!..

Представляете себе, товарищ Зейд, купил весь ресторан! Мы спросили себе тоже бутылку коньяку, чтобы просто проверить, посчитают нам эту бутылку или нет.

Какое! Не посчитали. За обед взяли, а за пиво и за коньяк не взяли.

— Чертовщина какая-то, — говорит доктор Моисеев. — Тысяча и одна ночь! Шахрезада!

На следующей большой станции я побежал в отделение. Рассказываю. Слушают. Не переспрашивают. Серьезно. Молчат. В конце я спрашиваю:

— Понимаете вы что-нибудь?

— Не беспокойтесь, говорят, гражданин, все поймем.

Я вернулся в купе, поезд тронулся. Нашего пассажира и не видать, из ресторана так и не приходил. К вечеру на какой-то станции зашел в наше купе сотрудник ТОГПУ.

— Кто из вас гражданин Борейчук?

— Это я, — говорю.

Пригласил за собой, вышли на перрон.

— Вы тут делали, гражданин, донесение относительно непонятного для вас поведения одного пассажира и высказывали разные предположения. Все проверено. Все в порядке. Следует с вами в этом поезде гражданин Поликарпов. Он и закупил буфет.

— Да, — говорю я. — Но от того, что он Поликарпов, а не Селезнев, разве дело меняется?

— Даже очень меняется, Поликарпов — это известный приискатель. Каждый год он золота добывает столько, что когда все сдаст государству и все надлежащим образом оформит, у него не меньше, как тысяч сто червонцами получается. И каждый год он отправляется в Москву гулять. Там у него и супруга есть, известная киноартистка, и прямо он закатывается к ней, а оттуда они вместе в Ялту, в Сочи, в Батуми. Так что пользуйтесь, говорит, гражданин Борейчук, своим счастьем и угощайтесь до самой Москвы.

Приложил руку к козырьку, щелкнул каблуками.

Борейчук поправил воображаемое пенснэ и посмотрел на Зейд.

Она покачивала головой, но глаза ее смеялись.

— Ну, уж тоже, — сказала она.

— Честное слово, товарищ Зейд! И в Сочи, и в Гурзуф, и в Ялту. И там все о них знают. Только даст телеграмму: «Еду. Поликарпов», — как весь город приходит в волнение. В гостинице освобождают лучший номер, и если которого и выселяют, тот не возражает, потому что ему дают хорошенького отступного. А все, кто в этой гостинице, ликуют, потому что знают, что недельки две будут есть и пить за счет Поликарпова. Он не терпит, чтобы люди при нем из своего кармана расплачивались.

— Может быть, — сказала Зейд, — все может быть. Денег ему копить незачем.

— В том-то и дело, он знает, что на будущий год у него будет столько же. Как ни говорите, товарищ Зейд, а это и есть настоящая жизнь. Человек приносит пользу государству и вместе с тем для души полная свобода. А ведь как живет! Я потом расспрашивал его в поезде. Мы потом подружились. В Москве я у него остановился. Квартира у него, я вам, товарищ Зейд, скажу! Обстановка! Главное, столько пользы государству. Вот мы с вами здесь рыбку добываем, рыбка, конечно, тоже пользу приносит, ну, а золото, вы сами знаете, что такое золото.

— Конечно, золото, — сказала Зейд. — Хотя, по правде говоря, я не понимаю, что за толк в золоте. Условность. Условились люди о золоте! Вот и всё. Условятся завтра о чем-нибудь другом, и золото уже никому не будет интересно. Ведь это не хлеб и не рыба, золото ни к чему.

Борейчук недоверчиво улыбнулся.

— Это вы так, — сказал он. — Впрочем, может быть. Но пока мы с вами живем, уверяю вас, люди относительно другого не условятся.

Солнце приближалось к сопкам. От этого они теряли определенность, и снежные конусы Коряцкой и Авачинской смешивались с солнечным сиянием. Море потемнело. Оно не было уже голубым, оно было зеленовато-стального цвета, но было такое же безграничное и спокойное. Ослепительная лента прибоя тянулась на север и юг. Подул теплый ветер. Если он не усилится, погода будет и завтра великолепная.

— Так вот какая история, товарищ Зейд. Но, кроме этой истории, у меня есть к вам предложение... Что если бы вы встретили в своей жизни человека столь же удачливого и столь же богатого, как... Поликарпов?..

— То есть? — спросила Зейд.

— Просто встретили, товарищ Зейд. Вот он с вами разговаривает, пожимает вам руку...

Зейд засмеялась. Лицо Борейчук а было настолько взволнованно и торжественно, от волнения он столько раз поправлял свое несуществующее пенснэ, что Зейд не могла не рассмеяться.

Борейчук выше приподнял брови.

— Я не шучу. Я вас прошу ответить. Вот вы встречаете такого человека, вот перед вами Поликарпов.

Зейд захотелось пошутить: она спросила, сдерживая улыбку:

— Вы, что ли, Поликарпов?

Борейчук наклонил голову и ответил:

— Да. То есть нет. Но почти! Я вас спрашиваю: вы согласились бы такому человеку, как Поликарпов, то есть, скажем, мне, помочь в одном важном государственном деле?

— Все это очень странно, товарищ Борейчук. В каком государственном деле?

— Вы — на Камчатке, — торжественно проговорил Борейчук. — Разве есть что-нибудь странное в том, что вы встретили человека, в руках которого золото? Я выбрал вас для того, чтобы рассказать вам о важнейшем для страны открытии: золото найдено, его огромное количество, его надо взять из одного места и помочь перенести в другое. Тут нужен человек, и мой выбор пал на вас. Вы выделяетесь среди всех! Вы — смелая, очень смелая, вы... просто исключительная...

— Я все-таки не понимаю, — сказала Зейд. — Вы, что ли, нашли золото?

Борейчук скромно склонил голову.

— Почему же вы сидите на рыбалке, почему не отправились в Петропавловск или во Владивосток? Ведь вам моментально помогли бы, даже экспедицию снарядили бы.

— Все так, все совершенно так, кроме одного. Скажем, приезжаете вы во Владивосток и говорите: «Товарищи, я нашла много золота, можно пол-Америки купить». Думаете, мало таких разговоров во Владивостоке слышат? Я сам на одном заседании слышал, как научный работник докладывал, что он нашел целый горный хребет, обогащенный золотом. По его мнению, целая горная цепь в три тысячи километров от Байкала до Чукотки полна золота. Так, вы думаете, ему, научному работнику, члену экспедиции, поверили? Ни в какую! Никто не поверил. Масса на этот счет всяких фантазий. Доложил, и на этом дело и покончили, приняли к сведению и перешли к очередным делам. Вы думаете, мне во Владивостоке поверят? Напрасно, товарищ Зейд. А вот когда мы во Владивосток привезем мешки и ящики, когда раскроем эти мешки и ящики, вот тогда поверят. Тогда мы с вами герои. И честь и хвала нам, которые так помогли революции! Что для этого нужно сделать? Отправиться со мной и еще одним человеком за драгоценным грузом и доставить его секретно в Петропавловск, а оттуда во Владивосток. Конечно, вы скажете: я — студентка, я — на практике. Но что важнее для государства, практика, которую проведет студентка Зейд, или золото, которое оно получит вашими руками? Двух мнений не может быть. Ну, не зачтут вам практику, только и всего.

— Кто-нибудь об этом еще знает?

— Есть еще один человек, который об этом знает, — больше никого! Вы подумайте... До вечера я вас не тороплю, а вечером попрошу прийти сюда.

Он поднялся. Движения его были значительны, совсем не похожие на движения рыбака Борейчука.

Он пошел по лестнице вниз.

В сумерки охотники за яйцами и утками вернулись из тундры. Зейд лежала на кровати. Точилина и Тарасенко принесли полтораста яиц. Залевская ходила с Гончаренко, они собрали всего тридцать, и Точилина подтрунивала над ними: неизвестно, мол, чем вы занимались.

— Чем занимались? — отбивалась Залевская. — Попали в топкое место, болота да озера, рыба кишит, а гнезд нет. И, главное, пройти нельзя! В одном месте по колено, в другом выше колена, а комарья — боже мой! Береза и Шумилов уток набили. Сегодня будет пир.

— А ты все пролежала? — усмехнулась Точилина.

— Все пролежала, — сказала Зейд.

— Не понимаю тебя.

Зейд не ответила.

Она думала о Борейчуке и его предложении. Он прав: во Владивостоке одним словам могут не поверить, надо привезти золото. Но, может быть, надо об этом рассказать Точилиной и Березе? Нет, ни в коем случае не Точилиной. Да и не имеет она, Зейд, права выдавать чужие секреты. Борейчук и сам мог бы все рассказать Березе, однако он не рассказал! И если она расскажет, то может провалиться все предприятие. Борейчук просто-напросто побоится, что его открытием воспользуются, и он не получит ни чести, ни славы... Надо быть чрезвычайно осторожной.