В погоне за счастьем - Дуглас Кеннеди

Он подошел к шкафу и со злостью снял костюм с вешалки.

Хорошо, я поглажу, — сказал он. — Потому что я знаю, как это делается.

Здорово, что Принстон хотя бы чему-то тебя научил.

Я снова откинулась на подушку, накрылась с головой одеялом. В этой позе я пролежала с полчаса, пока не расслышала, как хлопнула входная дверь, возвестив о том, что Джордж ушел на работу. Пока я лежала, у меня в животе все бурлило. Меня тошнило. Но это был вовсе не токсикоз, мучивший меня по утрам. Это было отчаяние.

Разумеется, Джордж чувствовал себя виноватым после этой утренней перепалки — и вскоре после полудня курьер доставил мне огромный букет цветов, сопровождаемый открыткой:

Я хорошо отутюженный дурак.

И я люблю тебя.

По крайней мере, это было хоть немного остроумно.

Когда в тот вечер Джордж вернулся домой, он вел себя так, будто прошел обряд очищения. Естественно, пришел не с пустыми руками: привычное подношение в виде букета цветов было подкреплено коробкой шоколада… это отражало степень его страданий от осознания собственной вины.

Два букета за один день? — спросила я, кивнув на двенадцать роз на длинных стеблях, доставленных утром. — Напоминает репетицию похорон.

У него вытянулось лицо.

Ты не любишь цветы?

Я пыталась пошутить.

Конечно, конечно, — сказал он. — Я просто так спросил, чтобы убедиться.

Спасибо тебе.

Нет, это тебе спасибо.

За что?

За то, что миришься со мной. Я знаю, что это нелегко.

Все, чего я хочу, это справедливости в отношениях между нами.

Я все понял. Я обещаю, что так и будет.

Честно?

Он заключил меня в объятия:

Я все не так истолковал. Но я исправлюсь.

Хорошо, — сказала я и поцеловала его в лоб.

Я люблю тебя.

Я тебя тоже, — поспешно сказала я, надеясь, что это прозвучало убедительно.

Но голова у Джорджа уже была занята другим, потому что он спросил:

Это что, мясной пирог так пахнет? — Я кивнула. — Ты прелесть.

В течение следующих недель Джордж действительно пытался установить между нами entente cordiale[34]. Он исключил из своего лексикона все домашние претензии. Он не стал просить Беа звонить мне с новыми рецептами его любимых блюд. Он смирился с тем, что я не умею гладить костюмы. Он не стал возражать, когда я предложила платить по пять долларов дважды в неделю за услуги приходящей домработницы. Он старался быть внимательным, тем более что моя беременность становилась все заметнее и я быстро уставала. Он пытался быть любящим и заботливым.

Короче говоря, он пытался. И я тоже. Пыталась приспособиться к домашней жизни — к жизни вдали от режущих слух ритмов и многоликости большого города. Я пыталась приспособиться к ведению хозяйства, стать той, кем я втайне клялась никогда не становиться: провинциальной домохозяйкой.

И больше всего я пыталась приспособиться к браку — к этому ощущению общего пространства, общих занятий, общих целей и судьбы. Только в глубине души я знала, что ничего общего между нами нет. Если бы не та биологическая случайность, наша помолвка давно была бы расторгнута (тем более после знакомства с его властной матерью). Но вместо этого мы были вынуждены играть в хозяев собственного дома, притворяться счастливыми молодоженами, втайне сознавая, что все это обман. Потому что не было никакой опоры в наших отношениях — ни дружбы, ни взаимопонимания. Не говоря уже о любви.

Я чувствовала, что и Джордж об этом знает. Прошел месяц после свадьбы, а нам уже не о чем было говорить. Да, мы вели разговоры, но вымученные, скучные, прерываемые долгим молчанием. У нас не было общих интересов. Его друзья по Коннектикуту были типичными членами загородных клубов. Мужчины, казалось, могли говорить только о гольфе, индексе Доу Джонса и злодеяниях Гарри Трумэна. Женщины обменивались кулинарными рецептами и советами по воспитанию детей, планировали утренние посиделки за чашкой кофе, поглядывали на меня с большой подозрительностью. И не потому, что я кичилась своим нью-йоркским прошлым. Я сходила на три утренника, честно пыталась участвовать в обсуждении проблем послеродовых растяжек и выпечки по-настоящему сочного бисквита. Думаю, они чувствовали, что все это мне неинтересно. Я не была «одной из них». Я казалась им слишком ученой, сдержанной и совсем не увлеченной своим новообретенным статусом замужней женщины. Я действительно очень старалась вписаться в их круг, но чужака всегда можно унюхать. Тем более когда этим занимается сплоченная клика домохозяек.

Эрик настоял на том, чтобы навещать меня раз в неделю. Он caдился на поздний утренний поезд, отходящий с Центрального вокзала, и проводил со мной целый день, а уезжал на вечернем поезде в 6:08… как раз, чтобы не встретиться с Джорджем. Я готовила для нас ланч. Потом, если была хорошая погода, я договаривалась с Джо Фланнери, хозяином гаража (мы с ним очень подружились), насчет велосипеда для Эрика, и мы ехали на Тоддз-Пойнт и проводили день на пляже.

Я тебе кое-что скажу, Эс, — признался Эрик однажды в середине мая, когда мы валялись на песке, нежась под ранним летним солнцем. — Старый Гринвич, может, и есть самый пресный уголок земного шара… но за это побережье я готов простить ему все.

Этот берег — мое лекарство, — сказала я.

Все так плохо, да?

Ну, он, конечно, не бьет меня обрезком трубы и не приковывает цепью к батарее…

По крайней мере, это было бы колоритно…

Я громко рассмеялась:

У тебя все-таки пристрастие к черному юмору, Эрик.

Ты только сейчас догадалась?

Нет, но, возможно, в содоме и гоморре Манхэттена твой юмор не так бросался в глаза.

В то время как здесь, в сердце утонченного аристократизма…

Если бы ты жил здесь, тебя бы сочли антихристом. И возможно, спалили бы прямо на изумрудной лужайке.

Как ты это выдерживаешь?

Я часто прихожу сюда.

Скучаешь по городу?

Всего лишь раз пять за час.

Тогда скажи ему, что ты хочешь вернуться обратно.

С таким же успехом я могла бы сказать ему, что хочу переехать в Москву. Как бы то ни было, его мать и слышать об этом не захочет. А если Джулия Грей чего-то не хочет слышать, значит, тема закрыта.

Готов поспорить, она сует свой нос повсюду.

Причем не скрывая этого. Бесстыдно. В первые две недели она нас не трогала. Но теперь, когда медовый месяц позади, она звонит мне каждый день.

Повезло.

Я никогда раньше не говорила этого ни о ком… но я действительно ненавижу ее.

Что, настолько все плохо?