В погоне за счастьем - Дуглас Кеннеди

И вот тогда я ударила ее. Свободной рукой я влепила ей крепкую пощечину. Она не устояла на ногах и оказалась на полу. Раздался крик. Джордж бросился к ней, завопив что-то нечленораздельное Он помог матери подняться, зашептал ей на ухо: «Извини, извини…» Она обернулась ко мне, растерянная, сбитая с толку, потусневшая без привычной злобной маски. Джордж обнял ее за плечи и вывел за дверь. Через несколько минут он вернулся, побитый и взъерошенный.

За ней присмотрит медсестра, — сказал он. — Я объяснил, что она неловко повернулась и упала.

Я отвернулась от него.

Мне так жаль, — сказал он, приближаясь ко мне. — Я даже не могу выразить словами, как мне жаль…

Я прервала его:

Нам больше нечего сказать друг другу.

Он попытался взять меня за руку. Я жестом остановила его.

Дорогая… — начал он.

Пожалуйста, уйди, Джордж.

Ты правильно сделала, что ударила ее. Она заслужила…

Джордж, я не хочу сейчас говорить.

Хорошо, хорошо. Я приду позже. Но, дорогая, я хочу, чтобы ты знала: у нас все будет хорошо. Мне плевать, что говорит доктор Айзенберг. Это всего лишь его мнение. На худой конец, мы всегда можем усыновить ребенка. Но, право…

Джордж, дверь вон там. Пожалуйста, воспользуйся ею.

Он глубоко вздохнул. Выглядел он взволнованным. И испуганным.

Хорошо, я приду завтра утром.

Нет, Джордж. Я не хочу видеть тебя завтра.

Ну хорошо, я могу прийти послезавтра…

Я больше не хочу тебя видеть.

Не говори так.

Я говорю это.

Я сделаю все, что ты только пожелаешь…

Все?

Да, дорогая. Все.

Тогда я попрошу тебя сделать две вещи. Первое: позвонить моему брату. Рассказать ему о том, что случилось. Рассказать все, без утайки.

Конечно, конечно. Я позвоню ему сразу, как только вернусь домой. А вторая просьба?

Больше не показывайся мне на глаза.

До него дошло не сразу.

Ты это не всерьез? — спросил он.

Я говорю это серьезно.

Молчание. Я наконец взглянула на него. Он плакал.

Извини, — сказала я. Он вытер слезы руками.

Я сделаю то, о чем ты просишь, — сказал он.

Спасибо.

Он словно оцепенел, прирос к полу.

Прощай, Джордж, — прошептала я и отвернулась.

После того как он ушел, вошла медсестра с маленьким керамическим лотком, в котором лежали шприц и ампула. Она поставила лоток на тумбочку, проткнула иглой резиновую пробку ампулы и наполнила шприц вязкой жидкостью.

Что это? — спросила я.

Это поможет вам заснуть.

Я не хочу спать.

Приказ врача.

Прежде чем я успела сказать что-то еще, игла впилась мне в руку. В следующее мгновение я отключилась. Когда я снова очнулась, было утро. Эрик сидел на краю моей постели. Он грустно улыбнулся мне.

Привет, — сказал он.

Я потянулась к его руке. Он придвинулся ближе, и наши пальцы сплелись.

Тебе позвонил Джордж? — спросила я.

Да.

И он сказал тебе…?

Да. Он все рассказал.

Я вдруг разрыдалась. Эрик обнял меня. Я уткнулась ему в плеча Мои рыдания все больше походили на истерику. Он крепче прижимал меня к себе. Я была безутешна. Никогда еще я не знала такого горя и отчаяния. И остановить поток слез было невозможно. Не знаю, как долго это продолжалось. Эрик молчал. Никаких слов утешения или соболезнования. Потому что слова ничего не значили. Мне не суждено было иметь детей. И это был ужасный я трагический факт, который, кто бы что ни сказал, уже невозможно было исправить. Трагедия делает все слова пустыми.

В конце концов я успокоилась. Я отпустила Эрика и снова откинулась на подушки. Эрик погладил меня по лицу. Мы долго молчали. Я все еще была в шоке. Он заговорил первым.

Что ж… — сказал он.

Что ж… — сказала я.

Мой диван — не самое удобное спальное место, но…

Он мне прекрасно подойдет.

Значит, решено. Пока ты спала, я поговорил с одной из медсестер. Они полагают, что тебя выпишут дня через три. Поэтому — если ты не возражаешь — я позвоню Джорджу и договорюсь с ним, когда можно будет подъехать к вам домой и собрать твои вещи.

Этот дом никогда не был моим.

Джордж по телефону казался очень взволнованным. Он умолял меня поговорить с тобой, чтобы ты изменила свое решение.

Об этом не может быть и речи.

Я так ему и сказал.

Ему нужно жениться на своей матери и закрыть этот вопрос.

Почему мне не пришло в голову сказать ему об этом?

Мне удалось слегка улыбнуться.

Здорово, что ты вернешься, Эс. Я скучал по тебе.

Я сама все изгадила, Эрик. Сама.

Не думай об этом, — сказал он. — Потому что это не так. Но продолжай выражаться в том же духе. Это немножко подправит зой рафинированный образ. Я одобряю.

Я сама устроила себе эту катастрофу.

Ну, это всего лишь интерпретация, которая гарантированно принесет тебе немало бесполезной печали.

Я этого заслуживаю.

Прекрати! Ты ничего подобного не заслуживаешь. Но все уже произошло. И со временем ты найдешь способ примириться с этим.

Я никогда не смирюсь.

Придется. У тебя нет выбора.

Почему? Я могу выпрыгнуть из окна.

Но только подумай, сколько дрянных фильмов ты тогда пропустишь.

На этот раз мне удалось рассмеяться.

Я тоже по тебе скучала, Эрик. Так скучала, что не выразить словами.

Пару недель поживем соседями, и уверен, разругаемся в и прах.

Скорее астероид рухнет на Манхэттен. Мы с тобой две половинки.

Красиво сказано.

Да. Ирландцы умеют говорить красиво.

Он закатил глаза и сказал:

Век живи — век учись.

Чертовски верно подмечено.

Я выглянула в окно. Был погожий летний день. Голубое небо. Яркое солнце. Ни намека на мрачное будущее. В такой день все должно было казаться бесконечным, возможным.

Скажи мне, Эрик…

Да?

Это всегда так тяжело?

Что тяжело?

Всё.

Он засмеялся:

Конечно. Ты разве еще не поняла?

Иногда я думаю: смогу ли я когда-нибудь понять?

Он снова засмеялся:

Ты ведь и сама знаешь ответ на этот вопрос, не так ли?

Я неотрывно смотрела в окно, за которым открывался целый мир.

Боюсь, что да, — ответила я.

Часть третья

Сара

1

Что в Дадли Томсоне сразу привлекло мое внимание, так это его пальцы. Короткие, плотные, мясистые — совсем как сардельки. Уже потом взгляд оценил его крупное овальное лицо. Подбородок поддерживали два яруса жировых отложений. Образ дополняли редеющие волосы, круглые очки в роговой оправе и дорогущий костюм-тройка. Темно-серый, в широкую светлую полоску. Я догадывалась, что он сшит на заказ, уж очень ладно он сидел на его громоздкой фигуре. Кабинет был выдержан в стиле лондонского клуба джентльменов — деревянные панели, тяжелые зеленые бархатные шторы, массивный стол красного дерева, глубокие кожаные кресла. На самом деле все в Дадли Томсоне кричало об англофилии. И сам он казался безразмерной копией Т. С. Элиота[36]. Только, в отличие от мистера Элиота, он не был поэтом в одеянии английского банкира. Дадли Томсон был адвокатом по бракоразводным процессам — сотрудником фирмы «Потхолм, Грей и Коннелл», влиятельной юридической конторы, где Эдвин Грей-етарший был старшим партнером.