Адская игра. Секретная история Карибского кризиса 1958-1964 - Александр Фурсенко

Не все члены Исполкома одинаково реагировали на появление новых ракет на Кубе, предлагая лишь военное вторжение. Ллоуэллин Томпсон, который, вернувшись из Москвы в июне, занял пост специального советника по советским проблемам в госдепартаменте, попытался вновь обсудить возможность морской блокады. Считая, что «русские навряд ли будут вести вооруженную борьбу против блокады…», Томпсон объяснил, что наилучший способ мирного решения кризиса — это сочетание жесткой блокады с публичным требованием к Москве убрать ракеты с Кубы. Томпсон не был мечтателем. Он считал, что если Хрущев проигнорирует требование США, то тогда можно пригрозить применением силы. «Я думаю, мы не должны тешить себя иллюзиями, что это в конечном итоге приведет к соответствующему результату, — сказал он с некоторым смирением. — Но положение вещей изменится, изменится и политический климат, и вероятность большой войны уменьшится».

Кеннеди счел предложение Томпсона о блокаде неадекватной мерой. «Он сможет продолжать работу», заявил президент, имея в виду то, что блокада окажется бессильной перед ракетами, которые Хрущев уже развернул на острове. Вновь Кеннеди поддержал Генеральный прокурор, который назвал блокаду «очень медленной смертью». Роберт Кеннеди считал, что блокада растянется на многие месяцы при «криках и стонах людей, проверке советских судов, сбивании советских самолетов при попытке приземления…»

Президент Кеннеди по-прежнему считал эффективным применение силы. Он отмел предостережение Макнамары о том, что любое применение силы может привести к ядерной войне. Кеннеди выразил сомнение, что СССР отреагируют на военный удар США пуском ракет с Кубы, «если они не собираются сделать это с другого места». Он предположил, что Москва контролирует ракеты и что угроза ядерного инцидента мала. По мнению Кеннеди, единственной ахиллесовой пятой данного кризиса является Берлин. Советским ответом, с его точки зрения, может быть действие против Западного Берлина. Что тогда делать? Что он сможет сделать?

Не приблизившись к консенсусу по поводу путей разрешения кризиса, Кеннеди и Раек в 5.00 часов вечера перешли из помещения, где заседал Исполком, в Овальный кабинет для встречи с Громыко.

Советский министр иностранных дел наилучшим образом мог оценить настроение Кеннеди накануне успешного завершения операции «Анадырь». До прибытия в Белый дом он обсуждал с послом Добрыниным действия американской администрации и изучал информацию, собранную посольством. Добрынин, который ничего не знал о ядерной игре на Кубе, заверил Громыко, что США отложили планы, если такие раньше и были, вторжения на Кубу. Хороший знаток американской политической жизни, советский посол предполагал, что Кеннеди удерживала от вторжения боязнь того, что в этом случае Советский Союз предпримет адекватные действия против какого-нибудь союзника США. «Куда последует ответный удар, мнения расходятся, — сообщал Громыко в Москву после беседы с Добрыниным, — но что он последует, в этом сомнения нет».

Входя под вечер 18 октября в Овальный кабинет, Громыко и не подозревал, что попал в ловушку. Он заметил, что Кеннеди и Раек более сдержанны, чем обычно. Обычно молчаливый Раек был «красный как рак» и с видимым трудом сдерживал эмоции{31}. Но Громыко не понял, что президент и госсекретарь пытаются что-то скрыть от него. «Мы не были в этот момент готовы объявить о своих действиях против ракет, — вспоминал позднее Раек, — мы не завершили консультации, и президент не принял окончательного решения»{32}.

Громыко считал, что напряженная атмосфера в кабинете вызвана недовольством действиями Кастро. Даже когда президент зачитал свое заявление от 4 сентября, Громыко не подозревал, что операция «Анадырь» уже не является секретом. Вечером, возвратясь в посольство, Громыко составил ободряющее послание Хрущеву. Убаюканный поведением Кеннеди, он информировал Кремль: «Все то, что нам известно о позиции США по кубинскому вопросу, позволяет сделать вывод, что обстановка в общем вполне удовлетворительная». Он был уверен, что встреча в Белом доме подтвердила благоприятные выводы Добрынина.

Советский Союз, как и Куба, пребывали в благодушном настроении. Громыко отмечал, что кампания против Кубы затухает и журналисты и официальные лица в Вашингтоне теперь выделяют Берлин как точку столкновения супердержав. Он подчеркнул, что организация Гэллапа, руководство которой традиционно симпатизирует республиканцам, опубликовала результаты опроса общественного мнения, из которых следует, что большинство населения против вторжения на Кубу. Более того, поскольку конгресс соберется только после ноябрьских выборов, это означает, что «нажим на Кеннеди со стороны крайних групп в конгрессе будет меньше», и поэтому он делал вывод, что в настоящее время «военная авантюра США против Кубы почти невероятна»{33}.

Проводив советского министра иностранных дел, Кеннеди начал готовиться к последнему заседанию Исполкома перед пятидневной поездкой по стране{34}. Хотя он решил держать в секрете размах своей кампании, он рассчитывал вернуться в Вашингтон до большого ралли в Калифорнии, назначенного на 23 октября. Он попросил брата позвонить ему сразу же, как Исполком выработает рекомендации{35}.

В какой-то момент Кеннеди, казалось, мог получить рекомендации до отъезда из Вашингтона. После первого шока обнаружение МБР оказало отрезвляющее воздействие на Исполком. Каждый раз при обсуждении на Совете по военным вопросам последствий воздушного удара этот вариант казался все менее заманчивым. В то время как Кеннеди и Раек беседовали с советским министром иностранных дел, Исполком продолжал заседать, и к моменту окончания переговоров, когда Кеннеди присоединился к обсуждению, похоже, принял вариант блокады.

Консенсус оказался слишком хрупким, и особенно, когда стало ясно, что Кеннеди не уверен в эффективности блокады. «Вначале, — вспоминает Роберт Кеннеди, — заседание шло своим чередом. Но когда президент стал задавать вопросы, мнения и точки зрения снова начали меняться, и не только по малозначащим вопросам»{36}. Вечернее заседание в четверг завершилось, а члены Исполкома были так же далеки от согласия, как и до обнаружения МБР.

Перед отъездом в Чикаго на следующий день Кеннеди пригласил представителей Объединенного комитета начальников штабов для обсуждения их рекомендаций. Исполком предполагалось собирать и в отсутствие Кеннеди, но ему хотелось узнать мнение своих военных советников в приватной обстановке. Он обнаружил у военных признаки беспокойства и подозрительности. Ранее Тейлор сообщил им, что Кеннеди не склонен к военным операциям. Действительно, Кеннеди не одобрял план воздушного удара, особенно в свете поступающей каждый день новой информации, но он и не поддерживал идею блокады. Кеннеди внимательно слушал, как военные обсуждали возможность внезапной военной атаки, о которой за несколько часов до ее начала следовало уведомить англичан и немцев. Начальники штабов не изменили своего мнения после 16 октября, когда была обнаружена новая партия ракет.

Они полностью поддерживали идею морской блокады, включая блокирование доставки продовольствия и топлива, но лишь как дополнение к воздушному удару Что же касается вторжения на Кубу, они не имели единодушного мнения и поэтому не предложили Кеннеди никаких рекомендаций.

Отъезд президента дал Исполкому последний шанс прийти к единому мнению Утром 19 октября Исполком разделился на две группы. Роберт Кеннеди поддерживал необходимость воздушного удара. Его сторонниками стали: министр финансов Диллон, Банди, Маккоун и бывший госсекретарь Дин Ачесон В пользу блокады высказались Макнамара, Раек, Томпсон и Джордж Болл. К концу дня обе группы должны были подготовить документы в поддержку своих позиций.

В течение последующих 36 часов Роберт Кеннеди играл роль примирителя двух групп. Он считал себя сторонником воздушного удара, тем не менее его одолевали сомнения, не потому что он соглашался с теми, кто отстаивал идею блокады и верил в эффективность ультиматума, который заставил бы Хрущева уйти с Кубы. Его беспокоили последствия воздушной атаки{37}.

Весь день пятницы 19 октября сомнения не оставляли Роберта Кеннеди. На утреннем обсуждении в госдепартаменте он заявил, что США «следует без предварительных уведомлений нанести бомбовый удар, а затем обратиться к Организации американских государств». К вечеру он был полностью против удара без уведомления. «Если мы прибегнем к внезапному нападению, то нас обвинят в новом Перл-Харборе». Он не отказался от военного способа решения, но думал, что если Советское правительство будет осведомлено о готовящейся акции, то воздушный удар не достигнет своей цели. Однако он изменил мнение по поводу блокады в качестве первого шага{38}.