Падение Стоуна - Йен Пирс

Я обмяк, голова у меня кружилась, и я застонал.

— Голову между коленей, пока не перестанет тошнить. Кожу я не рассек, кровотечения нет.

Потом он терпеливо ждал, пока я не смог снова поднять голову и посмотреть на него.

— Ладно, — сказал он. — Я ударил тебя по голове, потому что не хотел умереть из-за того, что связался с идиотом. Твое поведение было не только ребяческим, но и опасным. У тебя что, в голове ветер? У тебя и тени подозрения не возникло, что я за тобой иду, хотя я из кожи вон лез, чтобы как можно лучше тебя предостеречь. Ты ничему не научился? Ничего не запомнил? Ты хоть раз, хоть разочек оглянулся, чтобы проверить, не идет ли за тобой кто? Нет. Ты фланировал по темному переулку, руки в брюки, как тупоголовый турист. Уверен, я ударил тебя сильнее необходимого. За это прошу прощения. Но я был так возмущен, что хотелось ударить тебя еще сильнее, и тебе следовало бы поблагодарить меня за сдержанность.

Если голова у меня шла кругом от нанесенного удара, то теперь она закружилась еще сильнее, когда я попытался понять, о чем, черт побери, он говорит.

— Меня просили прийти к вам на квартиру, сэр, — чопорно сказал я, — и забрать некое письмо. Вот и все. Никто ничего не говорил про игру в прятки на улицах с кровожадным сумасшедшим.

Он помедлил, потом поглядел на меня серьезнее.

— Так ты не… О Боже! Кто ты? Что ты?

Я объяснил, что я банковский служащий, что я работаю в «Барингсе». Он фыркнул, потом расхохотался.

— В таком случае я должен попросить у тебя прощения, — сказал он с видом человека, который ничуть не считает, будто что-то подобное мне должен. — Ты, наверное, считаешь меня очень странным типом.

— Думаю, я сумел бы подыскать для вас описание получше, — сказал я.

— Пойдем.

Он помог мне подняться, поддержал, когда я едва не упал опять, и провел к двери и вниз по лестнице.

Он отвел меня в бар — своего рода. Было почти десять часов. Усадив меня за столик в темном углу, он крикнул, чтобы принесли бренди. В тот период я бренди не пил, но он настоял, и очень скоро я обнаружил, что голова у меня болеть перестала, а язык развязался.

— Итак, — снова начал он. — Извини. А еще за мной объяснение. У меня создалось впечатление, что ты знаешь, что делаешь. О чем думал мистер Уилкинсон, посылая ко мне кого-то, настолько неготового, даже гадать не возьмусь. Он знает, как я…

Ход его мысли прервался, когда он одним глотком опрокинул свой бреди и крикнул, чтобы принесли еще. Место, где мы сидели, было из тех заведений, куда мне и в голову бы не пришло зайти — во всяком случае, в то время. Мне чудилось, что все до единого здесь — а были тут только мужчины — головорезы, сутенеры и грабители того или иного пошиба. Позднее я узнал, что то мое предположение было совершенно верным.

Он хмыкнул.

— Меня зовут Жюль Лефевр… Это не настоящее мое имя, ну да не важно. Сойдет. Я поставляю правительству ее величества некую информацию, которую иными средствами ему получить довольно затруднительно.

— Вы француз? — спросил я.

— Возможно. Так вот, важно, чтобы информация, которую я поставляю, попадала по назначению. Также важно, чтобы она не попала в чужие руки, так как по природе своей конфиденциальная. Ты меня понимаешь?

— Думаю, да.

— В таком случае важно, чтобы люди, которые перевозят эти письма, умели их сохранить. Ты согласен, что это важно?

— Абсолютно.

— Хорошо. Вот это и просил меня сделать с тобой Уилкинсон. Научить тебя заботиться о себе самом.

— Вы уверены?

— Он сказал, мол, посылает ко мне кое-кого для завершения подготовки, и этого человека я опознаю по тому, что он явится просить пакет. Похоже, это ты.

— Знаю, но мне он ничего про это не говорил. Мне кажется, со мной должны были посоветоваться…

Я понимал, что каждое следующее мое слово звучит все более капризно и вздорно, и решил придержать язык. Можно сказать, мое будущее решилось исключительно желанием не показаться глупым человеку, которого я едва знал.

— Значит, не посоветовались. Полагаю, на то была веская причина. Так вот, то, что я с тобой сделал, легко сделал бы кто угодно. И твоя невнимательность могла бы иметь серьезные последствия. Единственной пользой от них было бы то, что ты был бы мертв и ничего больше не напортил бы.

Голова у меня все еще кружилась и ужасно болела, хотя бренди немного заглушило боль. Зато пустой желудок у меня запротестовал, что в него залили спиртное. Лефевр поглядел на меня с любопытством.

— Ты не знаешь, о чем речь?

— Нет.

Глаза его сузились, словно он задумался, что бы это значило. Потом он тряхнул головой.

— Нет смысла стараться разгадать пути великих и праведных. Таково его решение, и, надо полагать, мне придется с ним жить. Сдается, ты будешь моим учеником, поэтому лучше начинать сразу. Будь на вокзале Гар-де-Лэ завтра в восемь утра. Я буду ждать тебя в буфете. Ты меня не узнаешь и никоим образом здороваться не будешь. Но когда я выйду, ты пойдешь за мной. Понял?

— Понял, но не уверен, что согласен, — ответил я. — Что вы имели в виду, говоря про ученика? И что насчет начала? Что мы начнем?

— Учиться, как оставаться в живых, разумеется.

— До встречи с вами я неплохо справлялся. И что, если я не хочу быть вашим учеником?

— Тогда не приходи. Вернешься к свой службе в банке и до конца жизни будешь заполнять гроссбухи или что там ты еще делаешь. Так или иначе, мне все равно. Но больше объяснений у меня не проси, у меня их нет.

Он встал.

— У тебя есть время до завтрашнего утра. Хочешь — приходи, хочешь — нет.

— Минутку, — сказал я несколько саркастично.

Он оглянулся.

— А как насчет этого несчастного письма? — Я указал на конверт, принесший мне столько бед. — Не можете же вы порицать меня за беспечность, если сами так забывчивы.

Глянув на стол, он пожал плечами.

— Там просто старая газета, — сказал он. — Ничего важного. Ты же не думал, будто тебе доверят что-то важное, правда?

И он ушел, оставив меня в том притоне беззакония, которое, едва его защита исчезла, показалось вдруг очень страшным.

Как можно незаметнее (то есть бросаясь в глаза всем) я тоже вышел, чувствуя, как в меня впиваются десятки глаз и замирают разговоры, пока я продвигался к двери, а завсегдатаи поворачиваются на меня посмотреть. Я ощутил, как шея у меня сзади заливается краской, и едва не сиганул оттуда со всех ног.

Ночной воздух, пусть и с привкусом приторного запаха канализации, значительно меня освежил, и, постояв некоторое время, прислонившись к стене, я почувствовал себя много лучше. Была уже почти полночь, и на острове царила жутковатая для центра крупного города тишина. До моей гостиницы было не близко, и у меня не было иного выхода, кроме как идти туда пешком. Голова у меня тупо ныла, меня мучил голод, и чувствовал я себя совершенно несчастным. А еще я боялся, что тот ужасный человек снова на меня нападет, а потому не мог даже сосредоточиться на мысли, что со мной обошлись несправедливо, пока добирался до моста, чтобы по нему вернуться к цивилизации.

Глава 3

Надо ли говорить, что ночью я не заснул, хотя и сумел добраться в гостиницу. Но к тому времени было уже два часа ночи, и я понял, что встать мне надо будет рано, если хочу попасть на встречу в восемь. Что на нее можно не явиться, мне все еще в голову не приходило; мое беспокойство ограничивалось лишь тем, как бы не опоздать, как бы не выставить себя дураком снова. Смятение прошлого вечера и страх проспать не прогнали усталость, лишь, возможно, ее умерили, и к шести утра я поймал себя на том, что на цыпочках спускаюсь по лестнице и выхожу на только-только занимающийся рассвет нового дня.

К месту назначения я поехал на омнибусе, табличка спереди гласила, что он идет к Гар-де-Лэ, и я ей поверил, поэтому умудрился продремать хотя бы двадцать пять минут, пока он туда тащился. Однако это счастливое совпадение означало, что я прибыл на час раньше, и делать мне было нечего, только слоняться по улицам, чтобы согреться, или сидеть возле жаровни в пустом зале ожидания, пока я все больше и больше сознавал, как пусто у меня в желудке. Мне было холодно и скучно, хотелось есть, и я был растерян — и все равно не задумывался, что делаю. Ни разу я не встряхнулся и не подумал о том, чтобы вернуться прямиком в банк и к повседневной работе.

Но инструкциям я не последовал совершенно: вместо того чтобы ждать в вокзальном буфете, я пристроился в укромном месте снаружи, так как почему-то счел, что было бы раболепством прийти на встречу первым. Мне хотелось, чтобы Лефевр пришел и понервничал, а вдруг я не приду, вдруг он не сумел меня заманить. Тогда я войду и с ним поздороваюсь.

Увы, он тоже не явился. Вокзал понемногу заполнялся людьми: пассажирами, сошедшими с поездов, и пассажирами, собирающимися в поезда сесть. Я рассматривал всех до единого, кто входил в буфет, и поскольку дверь была только одна, я никак не мог его пропустить. Мне сделалось нехорошо. Впервые на меня обрушилась нелепость самой ситуации. Я же в банке работаю, ради всего святого. Что, скажите на милость, я тут делаю? Выпью кофе, съем рогалик, а потом вернусь к нормальной жизни. Хватит с меня этой чепухи. И так трудно будет объясняться.