Падение Стоуна - Йен Пирс

В следующую среду я отправился в ресторан «Атенеум» и там познакомился человеком, который будет моим работодателем до самой смерти на своем посту полгода назад. Бытует представление, что государственные служащие — люди холеные и благовоспитанные, обходительные в манерах и склонные ядовито бормотать, не позволяя себе вольность обычной речи, как большинство народонаселения. Такие люди существуют, но в те дни на дипломатической службе еще находилось место для эксцентриков и чудаков и — по крайней мере в случае двух людей из тех, с кем я сталкивался, — клинически помешанных.

Генри Уилкинсон не походил на высокопоставленного государственного служащего. Для начала, одет он был в твидовый пиджак, что нарушало все правила хорошего тона, с точки зрения его класса, его места службы и его клуба, который бы отказал в доступе большинству своих членов, посмей они совершить подобное святотатство. Он был предрасположен к хмыканью и громким восклицаниям. Его эмоции, далекие от тщательного контроля и дисциплины, выплескивались на всю комнату, а его реплики перемежались громким смехом, стонами, покряхтываньем и вздохами. Он непрестанно егозил, настолько, что я даже начал страшиться ленча в его обществе, ведь, пока он слушал, его руки вечно хватали солонку и ударяли ею о стол или вертели вилку. Или он клал ногу на ногу, ставил ее на пол, потом клал снова, откидывался на спинку стула и, говоря, подавался вперед. Он никогда не сидел спокойно, никогда не расслаблялся, даже если получал явное удовольствие. Еще он практически ничего не ел: ленч заключался в гонянии кусочка мяса по тарелке несколько минут перед тем, как с величайшей неохотой он соглашался положить в рот кусочек моркови или крошку картофелины. Потом, несколько мгновений спустя, он отодвигал тарелку, словно говоря: «Хвала небу, все позади!»

Он был жилистым, с худым лисьим личиком, которое спасала лишь очаровательнейшая улыбка. А еще у него была докучная привычка почти никогда не смотреть прямо на собеседника — последнее он приберегал для особых случаев, но когда все-таки смотрел, то казалось, его взгляд буравит тебя насквозь, так что сквозь твою голову он может сосчитать точки на обоях. Во время нашего ленча ему то и дело кланялись тактично важные персоны, но он ото всех отмахивался, даже не взглянув в их сторону.

Это был не столько ленч, сколько устный экзамен. Мои вопросы не приветствовались, а когда я их задавал, игнорировались. Каково мое мнение о месте Британии в мире? Кто наши величайшие враги? Кто наши соперники? Каковы их сильные и слабые стороны? Как наилучшим образом употребить нам на пользу их рознь? Как благосостояние нашей промышленности соотносится с долговечностью Империи? Какие отношения с Континентом Британии надлежит поддерживать? Считаю ли я, что нам следует и впредь укреплять позиции Османской империи или лучше поспособствовать ее падению? Каково мое мнение о стабильной конвертируемости бумажных денег в золото? А по вопросу биметализма? А относительно эффективности действий Английского банка в недавнем кризисе на американском рынке? Относительно использования финансовой мощи как уместного инструмента дипломатии?

Уверен, на большинство этих вопросов я ответил плохо. Я не был дипломатом, читающим секретные донесения послов со всех точек земного шара: большинство моих познаний можно было почерпнуть из утренней «Таймс». Возможно, я чуть лучше был информирован в финансовых делах, но под долгим обстрелом вопросами, ответы на которые не производили на мистера Уилкинса какого-либо видимого впечатлении, я начал падать духом, что, без сомнения, сделало мои ответы еще неудовлетворительнее.

— Если бы правительство попросило вас совершить преступление, мистер Корт. Вы бы его совершили или нет? Какие факторы определили бы ваш ответ?

Это прозвучало как гром с ясного неба после вопроса, считаю ли я дивиденды по акциям Североамериканской железной дороги обеспеченными (этот был легкий: конечно, нет), и застало меня врасплох настолько, что я едва знал, что ответить.

— Это зависело бы от моей позиции в отношении правительства, — сказал я, помолчав. — Полагаю, солдат, вторгающийся в чужую страну, совершает преступление, но не считается виновным лично. Частное лицо, не имеющее официального статуса, может очутиться в менее выгодном положении.

— Предположите, что вы частное лицо.

— Тогда это зависит от того, кто меня просит. Полагаю, это преступление во благо страны. Тогда мне понадобилась бы глубочайшая вера в суждения человека, обратившегося ко мне с подобной просьбой. Почему вы задаете такой вопрос?

На той стадии это была уже моя вторая попытка выяснить причину нашей встречи. От нее отмахнулись, как и от первой.

— Ваш долг по отношению к стране сводится к личному? — спросил он, поднимая бровь, как мне показалось, пренебрежительно.

К тому времени я начал немного раздражаться, выдержав бесконечные вопросы более часа, так что моя тарелка оставалась почти столь же нетронутой, как и его; я считал, что был удивительно терпелив.

— Да, — отрезал я. — Мы не о стране говорим. Мы говорим о ее представителях, лишь некоторые из которых наделены властью или способностью решать, что является благом нации. А также я говорю как подданный ее величества королевы, который имеет право на собственное мнение в подобных вопросах. Кроме того, я не подозревал, что наше правительство совершает преступления.

Я смотрел на него сердито, он же мило улыбался, словно я только что сказал, какая хорошенькая у него дочка. (Я однажды познакомился с его семьей, сколько-то лет спустя. Его дочь, чуть старше меня, была самой устрашающей женщиной, с какой я когда-либо сталкивался: ум отца, помноженный на поразительную силу характера матери. Однако она была не слишком хорошенькой.)

— Батюшки! — улыбнулся он. — Ушам своим не верю! Разумеется, совершает. Но конечно, в том случае, если их нельзя избежать. Давайте приведу вам пример. Предположим, мы узнаем, что Франция, наш величайший, цивилизованный, но решительно докучливый сосед, разработала планы вторжения. Предположим, нам известно, как заполучить эти планы. Следует ли нам это сделать?

— Конечно. Это вопрос войны.

— Нет, — ответил он и осуждающе погрозил пальцем. — Никакая война не объявлялась. Мы бы совершили откровенную кражу у страны, которая не причинила нам вреда и правительство которой в настоящий момент вопреки расхожему мнению настроено к нам почти сердечно.

— Его сердечность может обернуться всего лишь уловкой. Законность попытки узнать, желает ли тебе кто-то зла, очевидна. Разумеется, украсть эту информацию позволительно.

— А если кто-то попытается помешать этой краже? Охранник или солдат? Даже гражданское лицо? Какие меры следует принять против них?

— Любые, какие потребуются.

— Включая убийство?

— Очень надеюсь, что этого можно будет избежать. Но если это единственный способ добыть сведения, способные спасти тысячи жизней, то да.

— Понимаю. Тогда перевернем вопрос. Предположим, француз приезжает в нашу страну, чтобы украсть наши планы вторжения во Францию. Какие меры следует принять против него, если его местонахождение и намерения станут известны?

— Мы планируем вторгнуться во Францию? — спросил я изумленно. И вновь моя реакция его позабавила.

— Следовало бы, — сказал он со смешком. — Задача армии — готовиться к таким вероятностям. Однако я очень сомневаюсь, что подобный план существует. У наших генералов давняя традиция быть удручающе неготовыми, и вообще они как будто считают, что стрелять по людям, вооруженным лишь копьями, и так достаточно сложно. Тем не менее такие планы следовало бы составлять, так как очевидно, что рано или поздно в Европе будет новая война, и мы не знаем, сможем ли остаться в стороне и наблюдать. Не важно. Предположите, если сумеете, что генералы дальновиднее и лучше подготовлены, чем есть на самом деле. Как реагировать на присутствие этого француза на нашей земле?

— Остановить его.

— Как?

— Любыми необходимыми средствами.

— Но он лишь пытается сделать то, что вы только что объявили законным.

— Я действую, чтобы спасти жизни моих соотечественников. И в данном случае поступил бы так же.

— Жизни англичан ценнее жизней французов?

— Возможно, не в глазах Всевышнего, но у меня нет обязательств поддерживать благосостояние французов — в отличие от жителей этого острова.

— Итак, вы совершили уже два убийства. А ведь вы кровожадный малый, верно, мистер Корт?

— Ни в коей мере, — сказал я. — Моя специальность — синдицирование международных займов.

— Верно, верно. И по роду деятельности вы много путешествуете. Франция, Германия, даже Италия. Полагаю, вы также владеете языками этих стран.