Последний год - Алексей Новиков

И медленно опустил перо. Нет у смертных таких слов, чтобы писать о красоте Натальи Николаевны. Один Пушкин имеет на это право. Один-единственный!

Мысли о первой красавице Петербурга были нераздельны с чувством тревоги. За нее? За Пушкина? За них обоих? Причину этой тревоги было очень трудно объяснить в письме, и Тургенев нашел обходный путь, чтобы хоть что-нибудь сообщить в Москву о смутных обстоятельствах, в центре которых оказалась Наталья Николаевна.

«Жених ее сестры, – писал Тургенев, – очень болен, он не видится с Пушкиными».

Но что поймет из этих строк далекая от петербургского света московская приятельница Александра Ивановича? Мастер эпистолярного стиля закончил письмо обещанием:

«Мы обо всем этом поговорим у вашего домашнего очага».

Так и пошло письмо, в котором остались о доме Пушкиных только загадочные намеки.

Глава десятая

Наступили дни праздника Христова рождества. В церквах отзвонили торжественные колокола. Начались праздничные балы.

У Пушкина побывал отставной прапорщик Юрьев. Поэт получил под заемное письмо три тысячи девятьсот рублей. Наталья Николаевна выезжала и участвовала в танцах ежедневно.

В праздничной суматохе был объявлен день свадьбы барона Жоржа Геккерена. Свадьба состоится 10 января наступающего, 1837 года.

По этому поводу Софья Николаевна Карамзина писала брату за границу:

«Пушкин до сих пор уверяет, что не позволит жене присутствовать на свадьбе и не будет принимать у себя ее сестру после замужества. Вчера я внушала Натали, чтобы она заставила его отказаться от этого решения, которое, конечно, вызовет еще новые пересуды».

Письмо Софьи Николаевны идет из Петербурга в Париж. Андрей Карамзин пишет из Парижа в Петербург, отвечая близким на полученное от них ранее известие о свадьбе Дантеса:

«Не могу придти в себя от свадьбы, о которой мне сообщает Софья. И когда я думаю об этом, я, как Екатерина Гончарова, спрашиваю себя: не во сне ли я, или по меньшей мере, не во сне ли сделал свой ход Дантес… Какого чорта хотели этим сказать?»

Письма идут из разных городов и в разные адреса. Равнодушные почтмейстеры ставят на конвертах свои штемпели, даже не подозревая о том, сколько пишут люди об одной этой свадьбе, объявленной, правда, в столичном городе Санкт-Петербурге.

Из Варшавы в Москву пишет отцу Ольга Сергеевна Павлищева, рожденная Пушкина:

«Эта новость удивляет весь город и пригород, потому что страсть Дантеса к Наташе не была ни для кого тайной. Я прекрасно знала об этом, когда была в Петербурге, и я довольно потешалась по этому поводу. Поверьте мне, что тут должно быть что-то подозрительное, какое-то недоразумение, и что может быть, было бы очень хорошо, если бы этот брак не имел места».

Из Ставрополя писал родственникам в Петербург один из приятелей Льва Пушкина, общавшийся с ним в то время:

«Влюбленный в жену поэта Дантес, должно быть, пожелал оправдать свои приставания в глазах света…»

Геккерены в свою очередь не дремали. Из голландского посольства шли вполне определенные сведения: его величество оказал милостивое внимание нареченной невесте барона Жоржа Геккерена. Сам граф Бенкендорф мог подтвердить, что он был исполнителем высочайшей воли. Правда, Александр Христофорович не имел нужды скрывать, что, по желанию государя, он адресовался не непосредственно к невесте барона Геккерена, а к ее сестре – госпоже Пушкиной. Обращение к госпоже Пушкиной с высочайшим поручением по поводу женитьбы барона Геккерена оборачивалось изрядной шуткой по отношению к ней и к ее мужу. Но одобрение действий барона Жоржа Дантеса-Геккерена императором было для всех несомненно.

Всеобщее благоволение было обеспечено жениху, когда он явился в свете после болезни. Дантес очень хорошо это почувствовал еще тогда, когда, больной, принимал у себя знатных гостей.

Правда, на балах и приемах появлялся муж Натали. Дантес очень хорошо видит – на Пушкина устремлены любопытные, откровенно насмешливые или нарочито сочувственные взгляды. Еще бы! Всем известно, что он посылал вызов на дуэль и потом сам же взял этот вызов обратно. Незавидное положение для мужа, который, схватившись за пистолет, превратил его в погремушку! Он бесится? Ничего больше ему не остается. Барон Жорж Геккерен, во всяком случае, не окажет ему снисхождения…

Отсрочка, которую он дал Натали, кончилась. В многолюдной толпе гостей на праздничном бале или рауте разве так трудно улучить минуту, чтобы сказать хотя бы несколько слов будущей belle-soeur[7].

При первой же встрече Наталья Николаевна, соблюдая этикет, еще раз принесла свои поздравления жениху Екатерины.

– Надеюсь, Натали, вы не ждете моей благодарности? – отвечал он, откровенно улыбаясь.

Эта улыбка вывела ее из себя. Наталья Николаевна решила нанести давно обдуманный удар.

– Надеюсь и я, – сказала она, преждевременно торжествуя, – что ваша невеста отвечает вам с той же горячностью, которую вы так щедро дарите ей в своих письмах?

Может быть, голос Натальи Николаевны даже дрогнул: так сладка была взлелеянная месть.

Он смеялся уже совершенно откровенно:

– Я пишу Катеньке о том, что хочу сказать только вам, Натали! Неужели вы меня не понимаете?

Наталья Николаевна не понимала, боялась его понять. По счастью, Дантес ее оставил.

Он еще не решался пригласить ее на танец. Но когда поблизости не было Пушкина, он не упускал случая, чтобы с ней говорить.

О, если бы могла Наталья Николаевна заглянуть в одно письмо, ушедшее в то время из Петербурга за границу!

«Натали со своей стороны ведет себя не слишком прямодушно: в присутствии мужа не кланяется Дантесу и даже не смотрит на него, а когда мужа нет, опять принимается за прежнее кокетство – потупленные глазки, рассеянность в разговоре, замешательство, а он немедленно усаживается против нее, бросает на нее долгие взгляды и, кажется, совсем забывает о своей невесте, которая меняется в лице и мучается ревностью».

И кто же смел писать так о Наталье Николаевне?

Письмо было написано дружественной рукой Софи Карамзиной, которая видела Наталью Николаевну и на балах и у себя за чайным столом. А Наталья Николаевна ездила к Карамзиным так часто…

Пушкин редко участвовал в праздничных увеселениях. «Современник» завершил первый год своего существования. Правда, средств для издания журнала не прибавилось. Но редактор-издатель не допускает и мысли о том, что «Современник» прекратится.

Почему же в таком случае лежит без ответа в письменном столе давнее письмо, пришедшее от Нащокина? Ведь писал же Павел Воинович, что Виссарион Белинский будет считать счастьем работать для Пушкина.

Не раз перечитывал Александр Сергеевич это письмо и заключительные его строки: «Ты мне отпиши – и я его к тебе пришлю».

Разве не сам редактор-издатель «Современника» звал к себе помощника, с которым собирался разделить труды по своему журналу? Но Павел Воинович все еще ждет ответа.

Обстоятельства Виссариона Белинского после закрытия «Телескопа» были неясны. Тем бы скорее надо протянуть ему надежную руку. А Пушкин медлит… И эта медлительность остается, может быть, самым красноречивым свидетельством внутреннего смятения поэта. Дела редактора-издателя «Современника» упирались в обстоятельства, которые невозможно предугадать. Среди этих обстоятельств, скрытных или вполне обозначившихся, были и такие, которые, казалось, не имели никакого отношения к журналу.

Какое отношение к «Современнику» имело, например, незаконченное письмо, адресованное старому барону Геккерену? «…Позвольте подвести итог всему, что произошло…» Зачем Пушкин хранит это письмо в своем столе?

Чего-то ждет Александр Сергеевич. Он, несомненно, лучше устроит свои дела в будущем году.

Все собираются встретить этот новый, счастливый год. Пушкины едут к Вяземским.

В свое время хозяйка дома просила барона Жоржа Геккерена не приезжать, если у подъезда стоит карета Пушкиных. Теперь жениху Екатерины Гончаровой двери, конечно, открыты. Но Вера Федоровна Вяземская находит минуту, чтобы поделиться с мужем своими опасениями: как-то приветит Дантеса Пушкин?

– Дело не в Дантесе, а в Натали, – отвечает Петр Андреевич. – Вся беда в том, что она бывает слишком замкнута с мужем.

– Что ты хочешь сказать, мой друг?

– Боюсь, что Натали была излишне замкнута с ним именно тогда, когда пристало бы быть ей вполне откровенной.

– Ты говоришь о бароне Жорже Геккерене?

– Я отвечаю, душа моя, на твои опасения.

В назначенный час стали съезжаться гости. Пушкин любил бурливое кипение многолюдных собраний. Дому Вяземских щедро платил он дружбой. Здесь он и встретит сегодня свой Новый год…

Часть пятая

Глава первая

В приказе по Кавалергардскому ее императорского величества полку 1 января 1837 года было объявлено: поручику барону Геккерену разрешено вступить в законный брак с фрейлиной высочайшего двора девицей Екатериной Гончаровой.