Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901) - Неля Васильевна Мотрошилова

А вот в дальнейшем рассуждении Гуссерля всплывают уже почти феноменологические моменты. «Если бы речь шла о том, чтобы [просто] описывать феномен, который встречается нам, когда мы представляем некое множество, тогда мы, конечно, должны были бы упомянуть о тех временны́х модификациях, которые претерпевают отдельные содержания, хотя они, как правило, остаются не замеченными специально. Но не говоря уже о том, что то же самое может быть применено к любому составному целому, нужно вообще различать между феноменом как таковым и тем, чему он может служить и что он для нас значит, а соответственно, между психологическим описанием феномена и отысканием его значения» (3110–19 – курсив мой. – Н. М., разрядка Гуссерля). По сути дела здесь уже есть первые наметки различения между «эмпирическим» и «чистым» феноменом, которое в более развернутом и обоснованном виде станет фундаментальным для зрелой гуссерлевской феноменологии.

Но вернемся к обсуждаемой здесь Гуссерлем в ФА более конкретной теме роли времени при анализе формирования всеобщих понятий. Эту роль Гуссерль обобщенно определяет следующим образом: время – «психологическое предварительное условие» – и расшифровывает роль такого условия как двойственную.

«Настоятельно необходимо, чтобы объединяемые в представлении множественности, соответственно, натурального числа (Anzahl) частичные представления были одновременно наличны в нашем сознании.

2) Почти все представления множественности и во всяком случае все представления о числах суть результаты процессов, суть целостности, последовательно возникающие из элементов. В силу этого каждый элемент заключает в себе временну́ю определенность» (326–12). Так в чем же тогда дело, если роль временны́х аспектов Гуссерль все-таки признает? А вот в чем: «Но мы обнаружили, что ни одновременность, ни последовательность во времени никак не входят в содержание представлений множественности, а тем самым и числа» (3213–15).

Время и число: краткая полемика с Кантом

Как быть тогда с теми древними и более поздними философскими концепциями, которые тесно увязывали время и число? Гуссерль о них, конечно, хорошо знал и не мог их игнорировать. «Кажется известным, что уже Аристотель поставил в близкое соотношение время и число, дав такую дефиницию: время – это число движений к более раннему и более позднему. В результате начиная с Канта стало обычным делом подчеркивать, что “форма созерцания времени” является фундаментом понятия числа. Определенно, это произошло скорее из-за авторитета имен, нежели из-за силы аргументации. Серьёзной попытки логического и психологического анализа понятия числа мы у Канта не находим. Единство, множественность и всеохватность (Allheit) входят, согласно его метафизике, в “состав” категорий количества. Кант подробно разбирает их в своей “Критике чистого разума”…» (3216–28 – курсив мой. – Н. М.). И дальше следует знаменитая цитата из этого произведения Канта, где говорится, что число есть «чистая схема величины» – как понятие рассудка.

Гуссерль находит кантовские рассуждения о числе весьма «темными» (3235) и плохо уясняемыми, даже при опоре на понятие схемы. Есть ссылки и на другие (релевантные теме) идеи Канта – но все они даны кратко, бегло, как бы по́ходя…

А в результате – столь же поспешные возражения. Но сначала Гуссерль так суммирует тезисы Канта: «число есть представление о некотором всеобщем методе (Verfahren) силы воображения, направленное на то, чтобы предоставить понятию количества необходимый для него образ (Bild)».

Из такого понимания возникают гуссерлевские возражения: «Разве не ясно, что “число” и “представления числа” – не одно и то же?» (3314–16). Звучит почти как упрек Канту… в психологизме. «Далее, не так-то легко усмотреть, как мы – рассуждая a priori, исходя из категории количества и опираясь на представление числа (как совокупной схемы всех категорий) – должны достичь отдельных определенных числовых понятий; и ещё менее необходимость определяет нас к тому, чтобы приписать конкретной множественности известное и всегда одно и то же число, именно то, о котором мы говорим, что оно этой множественности присуще» (3316–22). От конкретных претензий Гуссерль переходит к весьма суровой общей оценке кантовского подхода: «Учение о схематизме чистых понятий рассудка кажется в этом, как и в других случаях, не отвечающим тем целям, во имя которых оно было создано» (3323–25).

Не так-то много увидел и почерпнул ранний Гуссерль из знаменитого учения Канта о времени – из той, собственно, части, где действительно ставились в связь время и число… Мы ещё вернемся к вопросу о характере, смысле этого первого (запечатленного в книге) обращения Гуссерля к текстам Канта и сделаем это после того, как лучше поймем достижения и промахи собственной концепции начинающего автора. А сейчас добавим, что о последователях и сторонниках разбираемой концепции Канта (в психологии и математике) тоже говорится очень бегло, всего на нескольких строчках. Из «психологов» упоминается английский автор Александр Бен и немецкий психолог, а также логик Зигварт, причем ссылки, что характерно, делаются именно на книги обоих под заглавием «Логика». Что касается текстов, посвященных именно числу, то Гуссерль ссылается еще и на английского математика Р. Гамильтона и на специальное исследование знаменитого немецкого психолога Г. Гельмгольца “О числе и измерении”. Но это не более чем ссылки, которые просто должны были продемонстрировать популярность кантовского увязывания проблем времени и числа в науках XIX века – и, так сказать, закруглить тему… Никакого разбора этих воззрений нет, что вполне можно объяснить ограниченностью объема гуссерлевской книги. Покончив таким образом с темой времени, автор ФА перешел к проблеме пространства – и стал действовать в том же боевом критическом духе. При этом в дальнейшем анализе Гуссерлю снова приходится упоминать о Канте.

Размежевания Гуссерля с Ф. А. ланге

II глава ФА – одна из самых плотных, насыщенных как сложными проблемами, узлами рассуждения, так и пересечением с важнейшими результатами историко-философского познания. К их числу принадлежат страницы подраздела главы, который называется «Коллективный и пространственный синтез», где Гуссерль учитывает разработки И. Канта и неокантианцев, особенно Ф. А. Ланге, в то время одного из наиболее известных философов кантианской ориентации, выдвинувших и поддержавших лозунг «Назад к Канту!».

Ныне почти забытая книга Ф. А. Ланге «История материализма и критика его значения в современности» (1866), в особенности во втором и третьем ее изданиях (1877) в свое время служила для целого поколения своего рода входными воротами в изучение философии Канта. Но Гуссерль не испытал при изучении этой популярной тогда книги никакого воодушевления, сравнимого с тем, которое пережил, например, его коллега по университету Г. Файхингер, когда был молодым ученым. А главное, Гуссерля интересовали более специальные исследования Ланге, относящиеся к актуальным для будущего автора «Философии арифметики» темам числа и к занимавшему