Волк среди волков - Ханс Фаллада

Ее тут же повели к врачу. Но у двери пришлось стать в бесконечную очередь, а потом им заявили: "Приема больше не будет. Медицинский советник ушел домой".

Итак, Петру опять отвели в камеру, причем оказалось, что тем временем там выдали ужин и остальные съели ее порцию. Но она особенно не огорчилась, решив, что перед тем, в дежурке, поела достаточно. И только краешком уха слышала она, как ссорятся остальные и осыпают друг друга обвинениями. Может быть, и правда, как уверяет женщина с нижней койки (старейшая обитательница камеры, она здесь уже два дня), что ужин украла Стервятница.

Но не все ли равно! Лучше бы они промолчали. А то Стервятница опять взбесилась и с криком и бранью накинулась на Петру. Не очень-то приятно попасть в одну камеру с этой стервой, да, видно, уж приходится терпеть. Все равно эта сумасшедшая долго не в силах будет так вопить и ругаться. Когда Стервятницу ввели в камеру, она казалась еще бессильной и вялой. Но сейчас она снова забеспокоилась, все время приставала к Петре, ей, видно, очень хотелось подраться. Только не было у нее уже прежних сил, алкоголь и кокаин сделали свое дело, - Петра одной рукой отшвырнула бы ее. Однако девушка предпочла молчать, хотя Стервятница орала все неистовее.

Все же это ужасно надоело Петре. Когда к тебе все время пристают и лаются, нельзя спокойно подумать, а ей очень хотелось подумать. Во-первых, о Вольфганге: явится ли он сегодня, и явится ли вообще. Теперь она узнала, за кого ее тут принимают. И, конечно, они ему все расскажут: поверит он или нет? Будь она на его месте, то тем скорее бы примчалась к нему: а как он поступит, сказать трудно.

Петра окинула взглядом камеру. Ей очень хотелось спросить седую женщину на нижней койке, в котором часу свидания, но Стервятница орала все отчаяннее. Остальных это, видимо, ничуть не беспокоило, даже не интересовало. Две сидевшие в углу на матрасе чернявые цыганки с птичьими глазами, бегающими и дерзкими, о чем-то шептались, оживленно жестикулируя; они ни на кого не смотрели. Долговязая бледная девушка, занимавшая другую нижнюю койку, заползла под одеяло: видны были только ее вздрагивающие плечи. Должно быть, она плакала. Маленькая толстуха на табуретке мрачно ковыряла в носу.

Седая женщина, сидевшая, спустив ноги, на краю нижней койки, наконец, подняла голову и сердито сказала:

- Да заткнись ты, наконец, дурища. Дай ей хорошенько в рожу, Острожница, дай ей в зубы!

Под "Острожницей" разумелась Петра. Старуха, должно быть, назвала ее так потому, что она одна из всех обитательниц камеры была одета в синий арестантский халат. При доставке в тюрьму ее тут же в него и облачили.

Но Петре не хотелось бить Стервятницу. Какой смысл, ведь она же тоскует по кокаину или спиртному, вот и сходит с ума. Ночные надзиратели уже несколько раз стучали в дверь и требовали прекратить шум. И каждый раз Стервятница кидалась к двери и молила:

- Пожалуйста, прошу вас, дайте мне стаканчик водки! Один-единственный! Малюсенький. Ведь вы же можете достать, ребята! Вы тоже иной раз не отказываетесь! Ах, умоляю вас, ребята, дайте один стаканчик!

Ответа так и не последовало, и шаги часовых затихли: донесся еще чей-то смех. Тогда Стервятницей овладел приступ ярости, она забарабанила кулаками в окованную железом дверь и стала выкрикивать ругательства по адресу надзирателей.

Время шло, и Стервятница буйствовала все сильнее. Померкло и потемнело небо в окошечке камеры, вспыхнул свет над дверью, а она, видимо, уже перестала понимать, где она и что с ней. Вероятно, ей чудилось, что она в преисподней. Словно зверь, металась она из угла в угол, не замечая своих товарок, и все время что-то бормотала себе под нос. Потом вдруг остановилась и испустила пронзительный визгливый вопль, точно от неистовой боли.

Снова постучали в дверь часовые, требуя тишины, и снова последовали мучительные, душераздирающие мольбы, а потом и яростная брань. На этот раз Стервятница бросилась на пол у самой двери. Привалившись головой к железной обшивке, лежала она, скорчившись, растерзанная, всклокоченная, словно прислушиваясь к чему-то. Потом забормотала:

- Бегают... ползают у меня в животе. О, сколько ног! И все хотят вылезти наружу, у меня все нутро полно... а теперь они хотят вылезти!

Дрожащими пальцами дергала она одежду, стараясь сорвать ее с себя.

- Муравьи! Красные, прозрачные муравьи! Они бегают у меня внутри! Оставьте меня в покое, - молила она. - У меня же ничего нет! Не могу я дать никакого снежку!

Потом вскочила.

- Дайте кокаинчику! - завопила она. - Сейчас же дай! У тебя есть снежок!

Глухо вскрикнув, седая женщина напротив повалилась навзничь; не делая даже попыток защититься, тихо всхлипывая, лежала она под разъяренной Стервятницей.

Цыганки, сидевшие на своем матрасе, замолкли и, осклабившись, наблюдали за этой сценой. Плечи долговязой девушки на постели перестали вздрагивать. Медленно повернула она испуганные глаза и длинный бледный нос к противоположной койке, готовая каждую минуту нырнуть с головой под одеяло. Сердитая толстуха, сидевшая на табуретке, раздраженно крикнула:

- Дадите вы наконец покой! Думать даже нельзя, безобразница!

Петра мгновенно бросилась к Стервятнице. Она без труда стащила изможденную, ослабевшую женщину с лежавшей под ней старухи, но отодрать руку, вцепившуюся в седые волосы, было невозможно.

- Замолчите вы наконец, бабы проклятые! - ругались через дверь надзиратели. - За волосы таскают друг друга, сволочи! Ну подождите, сейчас получите!

Петра повернулась к двери и сердито крикнула:

- Да идите же сюда! У нее припадок! Помогите нам!

На мгновение за дверью стало тихо. Потом чей-то голос вежливо сказал:

- Мы не имеем права, фройляйн. Как запрут, мы не имеем права входить в женские камеры. А то скажут - мы с вами путаемся.

- А может, вы это нарочно комедию ломаете, - подхватил другой голос. Нет уж, мы на ваши штучки не попадемся.

- Но ведь нельзя так! Она же наполовину спятила! - крикнула в ответ Петра. - Должна же быть у вас надзирательница или врач. Пожалуйста, пришлите к нам врача!

- Все уже ушли! - отозвался вежливый голос. - Что же она молчала, когда ее взяли? Ее положили бы в лазарет. Уж вы вшестером как-нибудь с одной-то справитесь!

Однако на это было непохоже. Цыганки молчали, толстуха на табурете все еще ворчала, долговязая накрылась с головой одеялом, а старуха продолжала скулить от боли, так как Стервятница все еще не выпускала ее волосы.

Всхлипывая, пролежала она несколько минут на койке рядом со старухой, потом снова начала вопить. При этом бессознательно, но яростно драла ее за жидкие седые космы. Взвыла и старуха.

- Да помогите же, наконец! - возмущенно крикнула Петра и принялась барабанить ногами в окованную железом дверь. Гулко отдались в коридоре ее удары. - Не то я такой скандал устрою, что вся тюрьма подымет крик!

И дело шло к тому. Из многих камер доносились яростные голоса, требовавшие тишины. Высокий женский голос запел "Интернационал".

Дверь распахнулась; на пороге, в полной форме и при оружии, но в мягких туфлях, чтобы не мешать чуткому сну заключенных, стояли два надзирателя.

- Но к вам мы все-таки не войдем! - заявил высокий голубоглазый малый с рыжеватыми усами. - Вот что вам надо сделать: вы-то, фройляйн, видно, вполне разумная девушка... Скорее возьмите в шкафчике щепотку соли.

Петра бросилась к шкафчику, а надзиратель заявил:

- Ну-ка, ты, старое чучело, там, на матрасе, бери байковое одеяло! Поможешь ей! И ты тоже!

Обе цыганки вскочили и, осклабясь, повиновались.

- Эй ты, красотка на постельке! - крикнул надзиратель. - Вставай. Сейчас тебе будет кока!

С радостным воплем вскочила Стервятница и, спотыкаясь, побежала к надзирателю.

- Вы же не парни, а золото!

Старуха со стоном поднялась, осторожно стала ощупывать голову.

- Отойди! - крикнул рыжеусый Стервятнице. - Отойди на три шага! - И, окинув ее критическим взглядом, добавил: - Да она в самом деле не симулянтка. Кокаинистка на все сто!

Напуганная его приказом и вместе с тем ободренная обещанием, Стервятница покорно стояла перед ним, опустив руки. Собачьим молящим взглядом смотрела она на мужчин. Петра и цыганки тоже ждали. Только долговязая бледная девушка, укрывшись от мужских взглядов, лежала под одеялом, а толстуха все еще сердито бормотала:

- Ах, убирайтесь вы, с вашей трепотней! Дайте же подумать!

- Ну-ка, ложись на пол, эй, ты, - приказал рыжеусый. - Да, да. А то не будет тебе коки.

Больная постояла в нерешительности, потом с легким возгласом, в котором слышалось разочарование, покорно улеглась на полу камеры.

- Руки по швам! - скомандовал рыжеусый. - Ну, без штучек! Так! А теперь закатайте ее сначала в одеяло! Туже, туже! Как можно туже! Ах, брехня! Ничего ей не больно! Покажите ей коку, тогда утихомирится. Да соль, дуры! Только покажите, уж она поверит. Конечно, дорогуша, цыпка моя! Сейчас получишь, будь только умницей.