Волк среди волков - Ханс Фаллада
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Здесь лесничий Книбуш, - невозмутимо замечает Губерт, чтобы отвлечь ее внимание.
- Да, правда. Добрый вечер, Книбуш. Что случилось? Губерт напустил такую таинственность, но он всегда напускает таинственность. Насчет чего это вы?
- Да господи, барышня, - жалобно начинает лесничий, так как видит со страхом, что приближается минута, когда ему придется выложить свои новости. Все у него в голове спуталось. Он сам не знает, что видел на самом деле и что было только его догадкой. Он уже не чувствует в себе мужества так прямо ей все это сказать в лицо, ведь, может быть, Мейер не хвастал и она его на самом деле любит, и тогда он, Книбуш, влопался!
- Да не знаю... я хотел только спросить... Выследил я опять ту косулю, которую господину ротмистру так хотелось поймать, и если бы господин ротмистр вернулся сегодня вечером... Косуля забралась в клевер, а теперь она у Гаазе в сераделле...
Вайо внимательно смотрит на него.
Редер же разглядывает его холодно и презрительно. Он ждет спокойно, пока лесничий окончательно запутается, и потом безжалостно заявляет:
- Это насчет мун-ди-ра, барышня! Если бы не я, он рассказал бы барыне, а не вам...
- Фу, Книбуш! - рассердилась Виолета. - Как вам не стыдно! Вечно вы наушничаете и за спиной у людей невесть что плетете...
И уж тут лесничий, чтобы хоть немного разрядиться, выбалтывает все как он проходил через деревню и как его позвали из трактира. А потом, запинаясь, вполголоса, безмерно смущенный, мямлит насчет пьяной болтовни Мейера-губана. Ему хотелось бы обойтись одними намеками, но ничего из этого не выходит. Вайо и Редер - неумолимые следователи:
- Нет, тут кроется еще что-то, Книбуш, выкладывайте все. Уверяю вас, я не покраснею.
Все же пятнадцатилетняя Вайо покраснела. Она стоит у стены, сощурив глаза, губы дрожат, грудь бурно поднимается.
Но она не сдается, она продолжает неутомимо расспрашивать:
- Смелее, Книбуш, а что он тогда сказал?
И вот дошло до истории с письмом.
- Все прочел вслух? Что он прочел вслух? Повторите каждое слово, которое он прочел... И вы, идиот этакий, поверили, что это я ему написала, такому прохвосту?
И тут Книбуша осенило: он понял кое-что, имеющее отношение к чердаку старосты.
- Как? Вы видели господина... и ничего ему не сказали?! Даже не намекнули? Нет, такого разини, как вы, Книбуш, я еще не видела.
Лесничий стоит перед ней, потерянный, виноватый; теперь он и сам понимает: все сделано не так.
- Староста был при этом, - напоминает Редер.
- Верно! Но письмо-то он мог сунуть!
- Да ведь письма у лесничего не было! (Опять Редер.)
- Ах да, у меня все перепуталось! Но оно еще у Мейера, может быть, он сидит с ним в пивной, показывает другим... Сейчас же бегите туда, Губерт!
- Мейер давным-давно у себя в комнате, - невозмутимо заявляет Редер. Я же вам рассказывал, он совсем пьяный вернулся в седьмом часу из пивной. Но я предлагаю вот что: мун-дир...
- Верно! Скорей, Губерт, бегите, расскажите ему в чем дело. Вы отыщете его, он наверняка еще у Гаазе. Впрочем, нет, ничего не рассказывайте, скажите просто, что мне нужно немедленно его повидать. Только где? Скажите, на старом месте... но как я вырвусь отсюда? Мама меня теперь не выпустит!
- Нет! Барыня! - невозмутимо предупреждает Губерт Редер.
- Ну, что у вас тут? Заговор? - удивилась фрау фон Праквиц, останавливаясь в дверях каморки. - Я тебя везде ищу, Виолета, а ты, оказывается, здесь! - Она переводит взгляд с одного на другого. - Почему у вас у всех такой смущенный вид? - И еще более резко: - Я хочу знать, что тут происходит? Ну, Вайо, ты меня слышишь?
- Простите, барыня, что я позволяю себе вмешаться, - раздается голос лакея Редера. - Смысла нет, барышня, дольше скрывать. Мы должны сказать барыне.
Бездыханная тишина, отчаянное биение сердец.
- Простите, барыня, говоря по правде, все это из-за косули.
Тишина. Молчание.
- Какой косули? Что за вздор? Вайо, прошу тебя...
- Да из-за косули в клевере, о которой говорил и господин ротмистр, поясняет Редер. - Прошу прощения, барыня, что я слышал весь разговор. Это было позавчера за ужином. Я как раз подавал линей.
Бесстрастный, как всегда слегка назидательный голос Редера словно обволакивает все серым туманом.
- Косуля сразу исчезла, как раз когда господин ротмистр сидел в засаде. А господин ротмистр так радовался, барыня сами слышали...
- Я все еще не знаю, что здесь за собрание!
- Лесничий сегодня, наконец, выследил ту косулю, барыня, в сераделле у Гаазе, и сегодня вечером ее пристрелят, оттого что она бегает туда и сюда, жрет посевы. Вот мы и хотели, так как господин ротмистр в отъезде, чтобы барышня сделала ему сюрприз. Мы нехорошо поступили, барыня, что скрыли от вас... Это я предложил подождать, пока барыня ляжет, так как сейчас полнолуние, и для винтовки света довольно, говорит Книбуш.
- Перестаньте же, наконец, так несносно гудеть, Губерт, - замечает барыня с явным облегчением. - Вы ужасный человек. Целыми днями ждешь, хоть бы он рот раскрыл! А когда вы его, наконец, открываете, ждешь только одного, чтобы вы его поскорее закрыли. И со служанками вы могли бы быть полюбезнее, Губерт, вас от этого не убудет!
- Слушаюсь, - невозмутимо отвечает лакей Редер.
- А ты, Вайо, - продолжает фрау Праквиц свою нотацию, - просто дурочка. Мне бы ты могла все преспокойно рассказать, мы сюрприз папе этим ничуть не испортили бы. Следовало бы тебя, в наказание, не пустить, но раз уж косуля именно сегодня в сераделле... Только вы ни на шаг от нее, Книбуш. Господи, да что такое с вами, Книбуш, отчего вы плачете?
- Ах, просто с испуга, барыня, с испуга. Когда вы там стояли в дверях... - заскулил старик. - Я не мог удержаться. Но это радостный испуг, барыня, это слезы радости...
- Мне кажется, Губерт, - сухо продолжала барыня, - что и вам следует немного привести себя в порядок и пойти с ними. А то если они встретят в лесу порубщика, наш добрый Книбуш, пожалуй, опять расплачется от радости, и Вайо придется одной выпутываться.
- Ах, мама, - сказала Вайо, - не боюсь я ни порубщиков, ни браконьеров.
- Лучше, если бы ты кое-чего и боялась, моя милая Виолета, многозначительно сказала фрау фон Праквиц. - А больше всего бойся всяких секретов. Значит, как я сказала, Губерт пойдет с вами.
- Хорошо, мама, - послушно отозвалась Виолета. - Подождите минутку, я сейчас переоденусь.
И она побежала наверх, а мать осталась с обоими мужчинами и задала им головомойку "за все эти секреты с Вайо, с ребенком". Она пробрала их весьма основательно, но осталась все же не совсем довольна. Присущее ей, как и всякой истинной женщине, чутье безошибочно подсказывало, что тут что-то не так. Но, поскольку Вайо еще совсем ребенок, ничего особенно страшного быть не могло, и она успокоилась на мысли, что проступки дочери обычно оказывались довольно безобидными. Ее худшее преступление состояло до сих пор в том, что она загубила свои чудесные косы и остриглась под "бубикопф". А такое преступление можно, слава богу, совершить только однажды.
4. ПЕТРА УХАЖИВАЕТ ЗА СТЕРВЯТНИЦЕЙ
Женская камера в полицейской тюрьме на Александерплац переполнена до отказа. Когда тюрьма строилась и камера была готова, на зеленой, окованной железом двери пометили и кубатуру воздуха в камере: столько-то, мол, кубических метров для одной женщины - за глаза. Вторую койку туда поставили уже давным-давно, и что там две койки, казалось даже старейшим служащим вполне нормальным.
Но тут началась инфляция. Наплыв арестованных все рос. Над двумя койками появились еще две; так, одним махом удвоили вместимость камеры. Но и этого уже давно не хватало. И теперь, когда, день за днем, зеленые фургоны "для утиля" привозили арестованных женщин, их без разбору запихивали в эту камеру. А вечером бросали на пол несколько матрасов и одеял; устраивайтесь как знаете!
Редко чувствовала себя Петра Ледиг более одинокой, чем в этой набитой женщинами тюремной камере. А ночь все не наступала.
Правда, она не принадлежит к тем девушкам из обеспеченных классов, для которых самый факт, что они попали в тюрьму - уже позор и катастрофа. Петра жила в реальном, будничном мире и понимала, как трудно все предусмотреть тому, кто одинок и лишен друзей; ни за что не угадаешь, когда и откуда на тебя свалится беда.
После второго, довольно беглого допроса здесь, в управлении, она уже примерно знала, в чем ее обвиняют. И знала, что эти обвинения отчасти устарели, отчасти неверны. Но она не знала, какие это будет для нее иметь последствия. Может быть, исправительный дом, может быть, дадут желтый билет или посадят в тюрьму на несколько недель или месяцев... Все это зависело от людей, которые были ей совершенно чужды, точно существа из другого мира, с ними и поговорить-то нельзя было.
Ее тут же повели к врачу. Но у двери пришлось стать в бесконечную очередь, а потом им заявили: "Приема больше не будет. Медицинский советник ушел домой".
Итак, Петру опять отвели в камеру, причем оказалось, что тем временем там выдали ужин и остальные съели ее порцию. Но она особенно не огорчилась, решив, что перед тем, в дежурке, поела достаточно. И только краешком уха слышала она, как ссорятся остальные и осыпают друг друга обвинениями. Может быть, и правда, как уверяет женщина с нижней койки (старейшая обитательница камеры, она здесь уже два дня), что ужин украла Стервятница.