Приключения Шуры Холмова и фельдшера Вацмана - Сергей Милошевич

— Милости прошу к нашему шалашу, — галантно пригласил Холмов, распахивая дверь подъезда. — Хатынка наша невелика, конечно, но в тесноте, как говорится, не в обиде. Хомяков зашел в подъезд, но, не сделав и трех шагов неожиданно остановился, схватился обеими руками за рот и со всех ног бросился обратно на улицу.

— Что с вами, друг мой? — с удивлением спросил Шура, глядя как прапорщик, согнувшись в три погибели, блюет у забора. — Вы что-то съели? — С-семочки… — в перерывах между спазмами бормотал Евгений Петрович. — Жареные семечки.

.. Я ж даже теперь запаха ихнего переносить не могу… Так они мне осточертели. Я ими на Луне обожрался…

— Ах вот оно что! — засмеялся Холмов, вспомнив чем питался последние месяцы своего пребывания на Луне прапорщик Хомяков. — Это наша квартирная хозяйка семечки жарит, на продажу. Погодите, я сейчас что-нибудь придумаю. И Шура скрылся в подъезде дома. Минут через пять он вернулся, держа в руках полотенце, щедро смоченное уксусом.

— Прижмите его к лицу и быстро идите, — посоветовал Холмов, протягивая Хомякову полотенце. — Запах уксуса отобьет все остальные.

Таким образом Евгению Петровичу удалось с грехом пополам добраться до Шуриной квартиры, в которой запах жареных Мусей семечек почти не ощущался.

— Ну, вы пока располагайтесь, отдыхайте, а я в магазинчик сгоняю, — сообщил Холмов, доставая авоську из шкафа. — Отметим ваше освобождение, ну и о дальнейших делах поболтаем. Через полчаса все трое, включая вернувшегося с работы Диму, сидели за столом и поднимали стаканы, наполненные «андроповской» водкой.

— Ну, братцы, еще раз огромное вам спасибо за дарованную мне свободу! — несколько напыщенно произнес Хомяков. Опрокинув стакан, он с жадностью вцепился зубами в твердый и безвкусный тепличный помидор и добавил с набитым ртом.

— Теперь, Александр Борисович, нам с вами нужно решить, как быть дальше.

— То есть как это «как быть дальше»? — удивился Шура, остановив стакан у самого рта. — Чего тут еще решать? Насколько я вас понял, дальше мы быстренько катим с вами в Москву, где вы вытаскиваете из своей заначки свою сберкнижку и отстегиваете мне обещанную сумму. После чего мы пожимаем друг другу ладошки и расстаемся добрыми друзьями. Или может быть вы хотите сказать, что никакой сберкнижки у вас вообще не имеется, что вы меня просто взяли «на понт»? В таком случае, имейте в виду, уважаемый, что со мной такие номера не проходят категорически!

— Да нет, успокойтесь, сберкнижка имеется, — замахал руками прапорщик. — Только вынужден признаться, что я вас действительно немного ввел в заблуждение… В том плане, что эта сберкнижка не на предъявителя, а на мое имя. И поэтому без паспорта деньги мне с нее не выдадут. А мой паспорт остался в Центре космических исследований…

— Ах, вот значитца как… — зловеще пробормотал Холмов и его лицо стало покрываться красными пятнами.

— Поймите меня правильно, Александр Борисович, мне же необходимо как-то легализоваться, доказать, объяснить кому следует в Москве — кто я такой и как сложилась моя судьба! — торопливо заговорил Хомяков, стараясь не глядеть на Шуру. — А в одиночку, да еще без документов я могу запросто снова оказаться в психушке, даже не доехав до Центра космических исследований. Я очень много думал об этом, находясь в больнице, и пришел к твердому убеждению, что без помощи надежного человека, у которого в полном порядке все документы гражданина СССР, мои шансы на успех в этом плане равны практически нулю. Поэтому я прошу вас, Александр Борисович, и вашего друга быть мне такими помощниками. Умоляю вас — не бросайте меня гна полпути, помогите мне доказать кому следует, что я — это я! И если все будет в порядке, то я скоро получу паспорт, а, стало быть, и деньги…

— М-да-а… Ловкий вы, однако, жук, как я погляжу, — процедил Шура, но было заметно, что гнев его значительно ослабел. — И как же вы себе представляете эту нашу вам помощь в легализации? — Вот здесь я и хотел бы с вами посоветоваться, — оживился Евгений Петрович. — План у меня, в общих чертах созрел такой. Я напишу письмо, в котором подробнейшим образом изложу все, что со мной произошло, начиная с самого начала…

— Надеюсь, не на туалетной бумаге,? — не удержался и съязвил Шура. — Нет, на обычной, — серьезно ответил Хомяков. — Напишу я, значит, письмо, но в Центр космических исследований отвезете его вы, Александр Борисович. Вместе с куском брежневита, для убедительности…

— Хорошенькое дело! — хмыкнул Шура, показав Диме искоса на Хомякова глазами — мол, гляди что придумал этот хмырь. — Ловко вы это сообразили — чтобы за решетку или в психушку упекли меня, а не. вас. Ха-ха…

— Да за что вас упекать! Вы же просто посторонний человек, которого некий Хомяков за определенной вознаграждение попросил передать свое послание в Центр космических исследований, — резонно воскликнул прапорщик. — Причем вы в принципе даже не обязаны знать, что написано в нем. А в конце письма я, на всякий случай, сделаю приписку. Мол, ежели с вами или со мной случится что-то нехорошее, то копия этого письма плюс доказательства — скафандр американского астронавта, кусок парашюта и остальные кусочки брежневита — будут немедленно переданы надежными нашими сообщниками иностранным журналистам.

— Какими такими сообщниками? — не понял Холмов.

— Я имею в виду вашего товарища Диму, — пояснил Евгений Петрович. — Ага, счас! — вскричал подвыпивший Вацман и хлопнул о стол наполненным водкой стаканом, который он собирался в этот момент поднести ко рту. — Нашли фраера. Если в КГБ пронюхают о том, кто сдал иностранцам такие важные сведения, то мне не то что визу откроют, а вообще к стене поставят, или лет на двадцать посадят. Нема дурных!

— Ну, я думаю, что вам в игру вступать вряд ли придется, — поспешно произнес несколько растерявшийся Хомяков, — видимо он не ожидал от Вацмана подобной реакции. — Ведь особенность моего плана как раз и заключается в том, что кто-то из нас непременно остается на свободе. Александр Борисович отвозит письмо — я на воле, Александр Борисович возвращается живой и невредимый — в Центр еду я, а он остается на воле…

— Хм, вы думаете, что у КГБ не хватит ума сцапать нас обоих? — с сомнением покачал головой Шура. — Это элементарно — выследят меня, когда я буду возвращаться, а потом, когда вы явитесь в Центр собственной персоной — цап меня за шкирку — и привет. Я, правда, от «хвоста» уходить еще не разучился, но всяко бывает.

— Господи, ну почему вы настроены так пессимистично — «посадят, посадят»! — воскликнул Хомяков и, вскочив со стула, принялся бегать по комнате. — За что сажать-то?! То, что я оказался в психбольнице — это ведь еще ни о чем не говорит, это явно какое-то недоразумение. Недаром меня туда заточили под фамилией Теймурзаев. Видимо этот хрен чего-то натворил, сбежал иди еще что, а меня за него приняли. А я не Теймурзаев, я Хомяков, который, между прочим, обеспечил доставку на свою Родину ста кг. чрезвычайно ценного стратегического минерала, укрепившего обороноспособность нашей страны! Эта пылкая речь прозвучала весьма и весьма убедительно, и Шура не нашелся, что на нее ответить.

— Хм, — наконец произнес после долгого задумчивого молчания Холмов. — Что ж, для сумасшедшего вы рассуждаете достаточно здраво. Ладно, уговорили. Прокатимся, Вацман, в белокаменную, поможем национальному герою нашей страны пачпорт справить. Нужно в конце концов это дело до конца довести…

— Но я не могу сейчас сразу уволиться из психбольницы, — произнес Дима, непрерывно икая. — В связи с побегом Хомякова-Теймурзаева это может показаться подозрительным, тем более, что меня в спецотделении часто видели.

— Тоже логично, — кивнул Шура, — Ничего не попишешь, господин прапорщик, в таком случае придется вам две недельки подождать, пока у Вацмана на службе все уладится. Без него я не поеду. Отдыхайте пока у нас, отсыпайтесь, отпивайтесь.

— Только я уж ни в каких ваших разоблачительных акциях и обращениях к журналистам участвовать не буду, — предупредил Дима. — Вы уж извините, но… Я согласен выполнять мелкие вспомогательные поручения — ну там, принести чего-нибудь, или еще что-то в этом роде — но не больше. Поймите меня правильно…

— Понимаем, чего уж там, — потрепал друга по плечу Шура. — Каждому жить охота, ясное дело. Все будет о'кей, Вацман…

Однако покинуть Мусин дом им пришлось несколько раньше, чем предполагал Холмов, и достаточно поспешно. Причиной тому стали весьма неожиданные обстоятельства.

Примерно через неделю после описываемых событий Шура, Дима и Евгений Петрович сидели на Пекарной 21 «б» и с аппетитом уплетали плов из мидий, которых собственноручно наловил и приготовил Холмов. При этом Холмов и Хомяков внимательно слушали Вацмана, который возбужденно рассказывал о последствиях побега Евгения Петровича из психбольницы. Собственно, последствий, как таковых, не было вообще. Так как неожиданно выяснилось, что каких-либо документов, объясняющих причину нахождения там прапорщика, в канцелярии спецотделения не имелось и в помине! Кто его направил в спецотделение, по какой причине — было неизвестно. Поэтому заведующий спецотделением, руководствуясь справедливейшей поговоркой страны Советов «нет документов — нет человека», принял очень мудрое решение не подымать шума, а просто сделать вид, что никакого больного Теймурзаева в природе вообще никогда не существовало. Таким образом, все обошлось как нельзя более удачно, «без шума и пыли», как любил говорить Шура.