Короли в изгнании - Макс Мах

«Поражения? – прикинул Виктор. – Это у них здесь так называется? Многозначительно, однако».

– И чего же в вас такого особенного? – спросил он.

– Китоверу не нравится, что мы много знаем, но главное, что он сам не знает всего, что знаем мы. Я так думаю. – Гиди пожал плечами и улыбнулся. – Но тут еще моя семья примешалась. Китовер боится, что мы решили вернуться в политику. А это могло бы повредить его партии.

– А вы можете? – полюбопытствовал Макс.

– Наверное, – снова пожал плечами Гиди. – Я думаю, если бы я пошел к Радикалам Бергера, это дало бы им два-три дополнительных голоса. А если бы пошел Зильбер, то это да!

– Гиди, – мягко остановил его Макс. – Мы же договорились. Кто такие Бергер и Зильбер?

– Извините, – смутился Гиди. – Я увлекся. Моше Бергер – генерал, бывший командующий Северным округом. Пять лет назад он ушел в отставку и создал партию радикалов. На самом деле это тот же Эгроф. Ох! Опять. Вы же и этого не знаете. Ну так. Когда дед ушел из правительства и уехал в Падую, его место занял Шрага Винницкий. Шрага много лет был помощником деда, а потом, в пятьдесят девятом он создал партию Кулак. В восемьдесят первом она распалась, а Бергер ее восстановил. Сейчас у них одиннадцать мест в парламенте, как было у Винницкого в начале шестидесятых, но только Бергер занял антифранцузскую позицию, вы понимаете? Израиль с самого начала был профранцузским. Французы были нашим патроном, гарантом безопасности, союзником. Но времена меняются. Сейчас многие недовольны Францией. Вот и Бергер решил, что нам с ними уже не по пути. Он ориентируется на Германию и Италию. Понимаете?

– Не так чтобы очень. – Виктор не был уверен, что понял, но, с другой стороны, политическая игра, она везде и всегда – игра интересов. Так что кое-что понять было все же можно.

– Ты продолжай, Гиди, – сказал он. – Мы спросим, если что. Этот Бергер, естественно, в оппозиции?

– Ну да! – сразу же откликнулся Гиди. – Они в оппозиции, но их популярность растет. Четыре года назад у них было три места, сейчас одиннадцать, и Китовер боится, что процесс зашел уже слишком далеко. Если еще и Зильбер придет к Бергеру, тогда все!

Он посмотрел на Виктора и развел руками.

– Зильбер, – напомнил Виктор.

– Ах да. Это мой дядя, – смущенно объяснил Гиди. – Он летчик… Генерал в отставке… Но, главное, он сын первого главкома ВВС Зильбера. Зильберы, Холмянские и Зиги… Это… Ну мне трудно вам объяснить. Это надо знать. Тут, в Израиле, это для многих не просто история. Эта улица, например. Ну, где мы сейчас. Она ведь названа в память его матери, Клавы Зильбер. А у Клавы учились все израильские летчики…

– Клава? – поднял в немом удивлении брови Виктор. – Разве это еврейское имя?

– Нет, но она же была русская.

– Стоп! – еще больше удивился Виктор. – Если я не ошибаюсь, у евреев национальность определяется по матери, или нет?

– Да, – кивнул Гиди. – Я вас понял. Но все ее дети евреи. Это она сама так решила. Она была русская, даже в церковь ходила. В православную, разумеется, а дети – евреи. Так они решили. Да, вы не удивляйтесь. В пятидесятых здесь очень непростая ситуация была. Государство еврейское, а танковой дивизией, которая брала Акабу, командовал полковник Геворкян, авиацией на египетском фронте – генерал Логоглу.

– Турок?

– Турок.

– Понятно – кивнул Макс. – Дальше…

Через час пришла Мири, оказавшаяся средних лет женщиной в традиционной для религиозных евреек одежде, то есть одетая в плотное темных тонов платье, парик и шляпку. Женщина быстро переговорила о чем-то с Гиди, и не сказав гостям ни единого слова, даже, кажется, не посмотрев в их сторону, ушла.

Следующие два часа они провели в неспешной беседе, которая на самом деле была кратким экскурсом в местную историю, перебиваемым лишь редкими наводящими вопросами Виктора или Макса. Они не торопились теперь, ведь «процесс пошел», и с неослабевающим интересом слушали Гиди, который рассказывал им совершенно невероятные вещи. Это был, если можно так выразиться, самый невозможный из всех возможных исторический сценарий, сценарий, который, насколько знал Виктор, по всем выкладкам состояться не мог. Не мог, потому что не имел на это ни единого шанса, но вот ведь, состоялся. Оставалось только дивиться причудливым поворотам исторического процесса, который многие – и здесь и там, на их собственной Земле, – полагали инвариантным и строго детерминированным. Ну кому, прости господи, могло прийти в голову, что Наполеон мог победить? Нет, не в отдельном сражении или в какой-то из его многочисленных победоносных, и не очень, компаний, а вообще. В целом. Победить. Настоять на своем, уговорить Александра, купить его или запугать, но заставить держать континентальную блокаду? Невероятно! «Не верю!», как говаривал старик Станиславский, но вот оно перед глазами следствие той давней уже – и для этого мира тоже – и в корне неправильной истории. Как могла выжить в этом мире Османская империя? И с какой радости уступили турки целую провинцию евреям под их собственное государство? Похоже на бред. Но тут, в этой реальности, именно этот бред, который иначе чем шизофренической фантазией и назвать-то затруднительно, именно эта политическая фантасмагория и реализовалась при поддержке собственных союзников Турции: французов, немцев и итальянцев. Но, с другой стороны, было ли это большей неожиданностью, чем иные странные извивы мировых линий? Вопрос. Но только один из многих вопросов, ответы на которые за два часа было не получить. Почему здесь не произошла революция семнадцатого года в России? Или, напротив, почему она – черт подери! – состоялась в той реальности, которую Виктор считал правильной? Каким образом Германия просуществовала здесь аж до середины двадцатого века в виде Союза Германских Государств, объединившихся в Федеративную империю лишь после Второй мировой войны?

«Чудны дела твои, Господи! – думал Виктор, слушая рассказ Гидеона. – И неисповедимы дела твои. Это ж какая альтернатива вызрела в этом мире! Какой сюжет!»

Действительно, по сравнению со всем этим, знакомая ему гораздо лучше страна Утопия была всего лишь небольшой и вполне логичной, если подумать, вариацией на тему известной им с Максом истории. Всего лишь реализацией одной из возможных, вполне реальных, кстати, потенций его собственного мира!

«Значит, – решил он, – бывает и так. Может быть».

В половине четвертого в дверь позвонили. Гиди пошел открывать, и они ненадолго остались вдвоем.

– Поговори с ним сам, – сказал Виктор, отдававший себе отчет в том, что с глазу на глаз местный Макс, возможно, расскажет его собственному Максу гораздо больше, чем если они будут беседовать втроем.

Макс ничего на это не сказал, только кивнул. О чем говорить? Все было понятно и так. Жизнь штука несложная, если только не усложнять ее специально.

Дверь в гостиную открылась, и к ним в сопровождении Гиди вошел высокий коротко стриженный старик. Он был чуть грузноват и сутулился немного, но держался уверенно и смотрел на мир ясными и внимательными глазами. Тот еще старик. Ну недаром же они прозвали его Железным? Такие прозвища неспроста даются и не просто так за человеком закрепляются. И дай нам бог, чтобы про всех нас наши внуки так говорили. С большой буквы.

Старик неспешно, но уверенно прошел на середину комнаты, приблизившись к вставшим ему навстречу Виктору и Максу, остановился напротив них и стал внимательно рассматривать Макса. И то сказать, Виктора он тогда не видел, а вот Виктор… Виктор вгляделся в старика и понял, что никакой ошибки нет. Это был Винт. Пусть постаревший – семьдесят лет прошло! – но все же узнаваемый. Винт!

– Ну вы тут поболтайте, а я пока пойду, кофе сварю, – сказал он и направился к двери. – Гиди, будь другом, покажи, где тут у вас что, а то я сам, боюсь, не разберусь.

Гиди Виктора понял и присоединился к нему без возражений. И вопросов не задавал. Не дурак.

Странная штука – время. Ведь знаешь, как может оно лететь стремительно, когда хотелось бы, наоборот, что-нибудь вроде «остановись, мгновенье!». И как оно тянется, знаешь. Все это ведь было уже в твоей жизни, и не раз. И ждал подолгу, и кипел, вылезая вон из штанов и кожи, когда пытался назло всему вонзить себя между двумя мгновениями быстротекущего времени. Все это было. И вот, испробовав, казалось бы, все на свете, все испытав, приучив и научив себя чувствовать время и себя в нем, смирившись с бессилием перед космической его мощью, ты обнаруживаешь вдруг, что все напрасно. Дело не во времени, а в тебе. А ты… ты всего лишь человек.

«Ну чисто дите малое, честное слово!» – расстроенно констатировал Виктор.

А время тянулось отвратительно медленно. Оно тащилось, как издыхающая коняга, которую понукай не понукай, а толку – чуть. Там, в гостиной, Макс и… еще один Макс «перетирали» свои семейные тайны и их с Виктором проблемы. А Виктор был не там, а здесь, где не было слышно ни единого слова из всех, что уже были произнесены за эти три часа, и из тех, которые произносились сейчас.