Кремлевский опекун - Александр Смоленский

– На счет моего разорения прошу не волноваться. Так что выкладывай, тем более что сейчас присяду. – Не прерывая разговора, Духон двинулся к берегу озера, где находилась детская площадка и стояли скамейки.

– Не сочти сразу за бред, а то я тебе сейчас такое скажу, что и вправду может показаться бредом. Тут было время подумать, но нет Мацкевича, чтобы проанализировать всё более глубоко.

– Не тяни, а то ходишь вокруг да около.

– Тогда, слушай. Наследники графа Орлова и Дима с Настей – похоже, одни и те же персонажи наших двух сказок, – выпалил Багрянский и замер в ожидании, какую реакцию сейчас получит.

Однако Александр молчал.

– Понимаешь, года совпадают, родились где-то в девяностом – девяносто втором. Это во-первых. Дальше – больше. Их мать, Аглая Волосова, в письме родственникам написала, что, уходя на войну, была вынуждена отдать сына в приют или детдом. Не знаю, как правильно называется. И даже сказала куда. В каком-то Пролетарске. Я посмотрел по карте, знаешь это где? Почти что в Ставропольском крае. Стыкуешь в голове?

– Погоди. Кажется, опекун забирал Димку откуда-то оттуда.

– Точно. Это и есть «во-вторых».

– Тогда там должны сохраниться концы, – логично предположил Духон.

– Их родственница, Ольга Петровна из Новочеркасска, говорит, что искала. Но увы, мальчика с такой фамилией вообще не нашла. Ей объяснили, что из-за опасности провокаций чеченских боевиков всех детей рассовали по другим детдомам. Отсюда, возможно, появился Ставрополь. Но и это еще не всё. Та же родственница упоминала еще об одном ребенке Аглаи, который вроде бы умер. А если не умер? А если это была девочка?

– Багрянский, ты что, сочиняешь сюжет для будущей книги? Или всерьез во все эти «если бы да кабы» веришь?

– Не то чтобы очень. Но почему не рассмотреть такую версию? – не совсем уверенно произнес бывший журналист. – Знаешь, трудно все-таки в чем-то убеждать по телефону. У тебя ведь есть интуиция?

– Есть! – явно не сомневаясь в собственной интуиции, быстро ответил Духон.

– Вот и у меня есть. Пока вы там с Мацкевичем, вот и обсудите мою интуицию, обругайте, можете даже осмеять. Например, что в Димке угадывается порода, которую ни детдом, ни Валдай не истребили. Это я насчет того, если он действительно графский потомок. И если все-таки второй ребенок Аглаи выжил и это была девочка, то все сходится: Димка и Настя и есть наследники. Тогда становится понятной вся заваруха вокруг них. И в первую очередь – этот судебный фарс.

– Все понял, старик, – несколько заторможенно сказал Александр. Похоже, он уже включил свой мыслительный аппарат в нужном направлении. – А зачем тебе тогда в Москве Мацкевич, если мы здесь можем все обсудить?

– Значит, есть зачем, – парировал Багрянский. – К своему стыду, я спер в Новочеркасске любопытную фотографию двух детишек и такую штуку, которую новорожденному привязывают к руке или ноге.

– Как клеенка? – уточнил Духон.

– То-то и оно, клочок клеенки, на котором почти все стерлось, глазами не прочитать. И на фото тоже не все понятно. По виду младшенького не разобрать – мальчик это или девочка. И надписей никаких.

– Ты что, не спросил у той родственницы, как звали детей?

Багрянский молчал. Он уже давно понял свою ошибку, что элементарно забыл спросить у Ольги Петровны, как звали хотя бы сынишку Аглаи. Про младшего ребенка и спрашивать было бесполезно, так как она сама толком не знала, кто родился вторым у Аглаюшки – сын или дочь.

– Забыл, – наконец признался Лев. – Собственно, поэтому мне и нужен Мацкевич, чтобы фото сразу отправить в лабораторию. К тому же на обороте вроде что-то было написано.

– Ясно. Будет тебе Мацкевич. Как получите результат, сразу прямиком пожалуйте сюда, в валдайские пенаты. А мы будем пока, как ты выразился, «обсуждать интуицию»...

Этот разговор с Валдаем дословно записали ростовские «связисты в погонах». Через час распечатка была доставлена полковнику Нирванову.

«Ну вот, он и выбрал себе судьбу», – недобро подумал Глеб Валентинович о человеке, которого видел в жизни лишь мельком, когда тот входил и выходил из дома на улице имени Атамана Платова в Новочеркасске.

Возвратившись к Дому культуры, где вот-вот после перерыва должно было продолжиться заседание суда, Духон нашел адвоката и аналитика на том же месте, в тени раскидистой березы. Он постарался почти дословно пересказать им то, о чем поведал ему Багрянский.

– Значит, они родные брат и сестра?! – воскликнул Бахтин. – Что и говорить, «достойная» история для известной русской фамилии. А вместе с ней – к черту всю нашу экспертизу. Все построения защиты коту под хвост! Надо же такому случиться?! Кто мог предположить, что в этом заштатном городке повторяется античная трагедия? – с грустью, смешанной с профессиональной обидой, констатировал он.

– Да бросьте, Борис Фиратович, пороть горячку. В рассуждениях нашего друга Багрянского все настолько зыбко. Подождем экспертизы, а там видно будет. Просто, пока есть время, надо обкатать тему. Что и как может обернуться.

Духон говорил не очень уверенно, что было ему совсем не свойственно. Если бы кто-то из хорошо знающих его людей внимательно посмотрел в этот момент на Александра, то наверняка бы заметил почти «бумажную» бледность в его лице.

«Ужасное открытие! Кто и как им это скажет? – размышлял в этот момент Духон о детях, по инерции успокаивая защитника. – Видите ли, ломаются его схемы?! Да и бог с ними, с этими схемами. А что ломаются детские судьбы – это для всех как бы не в счет?!»

– Если всему верить, то проясняется многое, – задумчиво, как бы говоря самому себе, произнес Мацкевич. – По крайней мере, открываются глаза, какие подспудные пружины движут этим судебным процессом...

– Я же вам русским языком объяснил, господин адвокат, там вообще неясно – брат у новочеркасского Димки или сестричка, – не особо вслушиваясь в слова аналитика, Духон продолжил все еще доказывать Бахтину.

Тот между тем невозмутимо продолжал, как на хирургическом столе, препарировать информацию от Багрянского.

– Допустим, это все же девочка. Если Лев Владимирович называл девяностый и девяносто второй годы, то получается разница между ними два года. А у Димки с Настей – больше. С чего бы это? Еще более странно складывается, если допустить, что Настя родилась в девяносто первом. Стало быть, ей сейчас уже пятнадцать. Так, так... Это ж меняет ход дела. Но уже в нашу пользу. Правда, в детдоме могли ошибиться и неправильно записать год рождения ребенка, но так или иначе с юридической точки зрения это неплохая зацепка. Правильно я рассуждаю, Леонид Сергеевич?

– Правильно, – быстро согласился Мацкевич. – Наверняка ошибки бывают. По-моему, за вами, Борис Фиратович, бежит секретарь суда. Уже, между прочим, четверть четвертого. Пора на защиту.

Увидев, что он действительно прилично опаздывает, Бахтин почти бегом бросился в зал.

– Успеем все обсудить вечером! – крикнул вдогонку защитнику Духон. – Сейчас же не забывайте про главное: До-бро-воль-ский!

В зале суда было душно, все выглядели немного утомленными. Разве что подсудимый Сироткин был более оживленным, чем обычно. Его взгляд не был уперт в пол, как обычно, Димка напряженно вглядывался в Добровольского, как всегда сидящего рядом с Настей, и беспокойно искал глазами адвоката, которого, как ни странно, не было на своем месте.

Сироткин поймал себя на мысли, что в последнее время стал чаще придавать значение подобным мелочам. Еще недавно он вряд ли вообще бы обратил внимание на то же опоздание адвоката или приглушенное шушуканье судьи с обвинителем – этим лысым, скользким дядькой. Он даже пропускал мимо ушей самое главное – вопросы и ответы, звучащие в суде, как совершенно ничего для него не значащие. Сейчас же, как, впрочем, во время перерыва в заседании, у него не шли из головы попытки защитника добиться от опекуна ответа на простой вопрос, который лично для Димки свелся к одному: почему Владимир Андреевич взял опекунство именно над ним с Настей. Ответ «Так получилось», которым Добровольский явно хотел ограничиться, его, Димку, так же, как и наконец появившегося в зале адвоката, не удовлетворял. Копания Бахтина в самой процедуре установления опекунства его не волновали. Мало ли что в поведении взрослых ему было непонятно? Другое дело, почему Владимир Андреевич выбрал именно их с Настей? Такой вопрос он задавал себе постоянно, надеясь в конце концов однажды найти подтверждение своей собственной версии: их опекун не просто опекун, а самый что ни на есть настоящий отец, по каким-то только ему одному ведомым причинам упорно скрывающий это. Правда, при этой мысли, а скорее, надежде, что именно так все и должно быть, сомнения невольно вновь охватывали Димку. Почему он совершенно не видит отца в своих детских мимолетных воспоминаниях? Он хорошо помнит, какой запах исходил от той красивой женщины, в чьи распростертые объятия он бежал сотни раз в своих снах. Он бы ее узнал среди тысяч других женщин, появись она на пороге дома. Память не сохранила лица, оно было размытым, нечетким, но зато остались аромат и ее улыбка. Так улыбаться могла только мама. Но тогда почему в его снах нет отца?