Мир от Гарпа - Джон Ирвинг

Трюк Гарпа заключался в следующем. Подъезд к дому шел резко в гору после длинного пологого спуска. Когда Гарп бывал уверен, что дети уже легли, он на подъеме отключал мотор и фары и въезжал вверх на холостом ходу: разгонялся на спуске так, что инерции хватало на крутой подъем и въезд в абсолютно темный гараж. Он уверял, что боится разбудить детей фырчанием мотора и светом фар. Очередная нелепость. Через пять минут ему все равно приходилось включать газ и зажигать фары, чтобы отвезти домой девушку, сидевшую с мальчишками. Этот трюк со слепым въездом в гараж был, по мнению Хелен, опасным ребячеством, который Гарп проделывал единственно ради острых ощущений. Сколько он подавил игрушек, оставленных детьми во дворе, сколько поломал стоявших в гараже велосипедов!

Однажды няня пожаловалась Хелен — ей страшно спускаться под гору с отключенным двигателем и фарами. Еще новый фокус — Гарп съезжал под гору с выключенными фарами, включая их перед самым выездом на дорогу.

„Может, это я сама стала нервничать из-за пустяков?“ — недоумевала Хелен. До сих пор она за собой этого не замечала. Как давно, спрашивала она себя, все эти Гарповы штучки стали ее по-настоящему раздражать? Трудно сказать, одно очевидно: замечать свое раздражение она стала почти с того самого дня, когда прочитала ответ Майкла Милтона.

Хелен ехала к себе на работу, размышляя над тем, что сказать этому грубому и самонадеянному мальчишке, как вдруг отломился набалдашник переключения передач, поцарапав запястье. Произнеся все известные ей неприличные слова, она вырулила „вольво“ к обочине и осмотрела поврежденную руку и сломанный рычаг.

Набалдашник шатался уже много недель; у него сорвалась резьба, и Гарп несколько раз пытался поправить дело с помощью скотча. Хелен ворчала: так могут чинить только придурки, у которых вместо головы задница. Впрочем, Гарп никогда не утверждал, что у него золотые руки, к тому же по семейному раскладу забота о машине лежала не на нем, а на Хелен.

Разделение труда в общих чертах было давно оговорено, хотя иногда бывали и неувязки. Так, Гарп занимался хозяйством, но гладила Хелен. „Это потому, — объяснял Гарп, — что ты любишь глаженое белье“. И она же следила за машиной. „Ты ею пользуешься каждый день и лучше знаешь, в порядке ли она“. Что касается глажения, с этим Хелен была согласна, а вот следить за машиной, по ее мнению, надлежало все-таки Гарпу. Ей не улыбалось добираться со станции техобслуживания до работы на грузовичке ремонтников, сидя в промасленной кабине рядом с каким-нибудь молоденьким механиком, обращавшим куда больше внимания на нее, чем на дорогу. Относились к ней на станции приветливо, но Хелен просто не выносила комедию с выяснением вопроса, кто подбросит ее до работы.

— Эй, ребята, кто более или менее свободен? Надо подвезти миссис Гарп до университета! — крикнет босс в сырую, пропахшую смазочным маслом черноту ям, где орудуют механики. На его призыв тут же отзовутся трое или четверо, все как на подбор белозубые и перепачканные грязью и копотью. Они побросают на дно гаечные ключи и плоскогубцы с игольчатыми носами, подтянутся, чтобы выбраться из своих ям, и стремглав подбегут к ней, горя желанием — пусть ненадолго, всего на одно головокружительное мгновение — разделить тесную, заваленную звякающими запчастями кабину грузовичка с профессором Гарп, едущей к себе на работу.

„Зато, когда меня надо везти из гаража, — говорил Гарп, — поиски добровольцев продолжаются довольно долго“. Ему нередко приходилось торчать в гараже по целому часу, пока кто-нибудь сжалится над ним и увезет домой. Вот утро и погибло, и опять ни строчки не прибавилось, так что Гарп решил: пусть машиной занимается Хелен.

Что касается набалдашника, тут они виноваты оба.

— Позвони и закажи новый, — предложила утром Хелен. — А я заеду к ним и подожду, когда они его приделают. Не оставлять же у них машину на весь день, пока они будут чесать там задницу, прилаживая старый. — Она дала мужу набалдашник, он пошел и кое-как приладил его с помощью скотча.

Набалдашник почему-то всегда слетал, когда машину вела она, а не Гарп. Впрочем, и то верно, что она ездила на машине куда чаще, чем он.

— Черт! — воскликнула она, когда набалдашник свалился ей прямо в руку. Хелен так и поехала дальше, переключая скорость без набалдашника. Металлический прут царапался, и кровь с пораненного запястья слегка испачкала новую юбку. Припарковавшись, она вышла из машины, набалдашник в руке, и пошла через всю стоянку к своему корпусу. По дороге решила было выкинуть его в водосточную канаву, но заметила на нем какие-то маленькие цифры и подумала, что надо позвонить на станцию, сообщить им номера. А выкинуть набалдашник можно и потом. Но самое лучшее — взять и послать его Гарпу бандеролью.

В таком вот настроении, досадуя из-за этой чепухи, Хелен столкнулась с молодым человеком, слонявшимся в коридоре у дверей ее кабинета. Как всегда — на лице самомнение и две верхние пуговицы красивой рубашки расстегнуты. Она сразу отметила — широкие плечи твидового пиджака слегка подбиты ватой, волосы жидковаты и слишком длинны, а один кончик тонких, как лезвие ножа, усов чуть дальше прорезал щеку за уголком рта. Хелен не знала, чего ей хотелось: любить этого молодого человека или привести в порядок его внешность.

— Я вижу, вы рано встаете, — заметила она, отдав ему набалдашник, чтобы открыть дверь кабинета.

— Вы что, поранились? — спросил он. — У вас идет кровь!

Позже Хелен подумает, у него, должно быть, особое чутье на кровь: царапина на запястье почти перестала кровоточить.

— Уж не хотите ли вы стать врачом? — поинтересовалась Хелен, пропуская Майкла вперед.

— Я поступал на медицинский, — ответил он.

— И что же вас от него отвратило? — спросила она, стараясь не глядеть на него и перекладывая бумаги на столе с места на место, хотя в этом не было особой нужды. Затем поправила жалюзи, хотя они были поставлены под тем утлом, какой нужен, сняла очки и только тогда подняла на него глаза: черты его лица показались ей мягкими и смазанными.

— Органическая химия! — изрек он. — Завалил экзамен. Кроме того, хотелось пожить во Франции.

— Вы, значит, жили во Франции? — спросила Хелен, зная, что именно этого вопроса он и ожидал. Он, видно, этим гордился, упоминая о Франции к месту и не к месту, ухитрившись вставить это обстоятельство даже в анкету.

Хелен сразу поняла: ум у него поверхностный, дай Бог, чтобы вообще был. Эта мысль принесла ей некоторое облегчение, точно он стал от этого менее опасен и можно было вздохнуть свободнее.

Какое-то время поговорили о Франции, что доставило Хелен удовольствие, она могла говорить о ней не хуже Майкла Милтона, хотя ни разу не была в Европе. Между прочим она заметила ему, что он выбрал ее семинар по самой несерьезной причине.

— Несерьезной, вы считаете? — улыбнулся он, пойдя в наступление.

— Во-первых, — ответила Хелен, — это неосуществимо.

— У вас есть любовник? — спросил он, продолжая улыбаться.

Странным образом его нагловатая манера не обижала; другому она нашлась бы что ответить: во-первых, ей мужа вполне достаточно, во-вторых, дурно совать нос в чужие дела и, в-третьих, у него еще молоко на губах не обсохло. Ему же она сказала только, что для начала ему не худо бы записаться в группу самостоятельных занятий. Он ответил, что готов хоть сейчас. На что Хелен заметила, что во втором семестре она не берет себе новых студентов в эту группу.

Хелен понимала, она не дала ему окончательно от ворот поворот. Но и надежд особых тоже не вселила. Они проговорили час, Майкл Милтон серьезно расспрашивал ее о проблемах повествования. Интересно рассуждал о романах Вирджинии Вулф „Волны“ и „Комната Иакова“, но поплыл, когда коснулись романа „К маяку“, а „Миссис Дэллоуэй“, как ей показалось, не читал вообще. Когда он наконец ушел, она внутренне согласилась с мнением своих коллег: он действительно и бойкий, и самодовольный, и поверхностный, и при этом не слишком приятный. Правда, в нем было остроумие, неглубокое, но яркое и тоже почему-то не вызывавшее особых симпатий. Но двух вещей ее коллеги явно не заметили: его дерзкой улыбки и манеры носить одежду, как будто на нем ее вообще не было. Ее коллеги были мужчины, им дерзкая улыбка и не предназначалась. Ей же его улыбка говорила: „Я все о тебе знаю, и знаю, что ты любишь“. Да, эта улыбка могла бесить, но для Хелен она была соблазном: стереть, во что бы то ни стало стереть ее с лица Майкла Милтона. А стереть ее можно одним — доказать ему, что он вовсе ее не знает, и тем более не знает ее вкусов.

Правда, Хелен понимала, что в ее распоряжении не так-то много возможностей это доказать.

Сев в „вольво“, Хелен включила скорость и больно поцарапала ладонь острым концом переключателя передач. Хелен помнила, куда Майкл Милтон положил набалдашник, — на подоконник, прямо над корзинкой для мусора. Когда придут убирать комнату, его обнаружат и тут же, конечно, выкинут. „Но я забыла сообщить в гараж цифры!“ — пронеслось у нее в голове. Значит, придется звонить на станцию техобслуживания — ей или Гарпу — и заказывать новый набалдашник без этих чертовых цифр; марку, год выпуска машины и все прочее они сообщат, но у набалдашника, конечно, своя собственная маркировка.