Отец - Георгий Соловьев

В голове Отнякина прочно засели услышанные от Жени слова Бутурлина о слабости и узости технической политики на заводе. Хотя Тихон Тихонович и не успел еще поговорить с Бутурлиным об этом, но все больше и больше понимал глубокий смысл его слов. На заводе имелся перечень работ по техническим усовершенствованиям на год, но никто всерьез не брался и не отвечал за выполнение этого плана. Холодок на заводе к техническому прогрессу был явным. Этим объяснялось то, что во всей подшипниковой промышленности страны завод числился в самых отстающих.

И что бы на заводе ни делалось для мобилизации коллектива, Тихон Тихонович не мог не признаться себе, что в организаторской и политической работе на заводе есть изъяны и больше всего формализма.

Уже при первом знакомстве с заводом Тихон Тихонович почувствовал странную усталость не только в директоре завода. Ему показалось, что некоторые люди завода, пережив какое-то трудное время, совершив какую-то титаническую работу, все еще никак после того не наберутся сил, чтобы взяться за последующие дела, будь даже эти дела самыми простыми, как, например, уборка грязи в заводских цехах.

Безусловно, годы войны были тяжелыми временами, и они, конечно, оставили в людях усталость. И вот эта-то усталость у иных переросла в лень духовную, она-то и была злой силой сопротивления новому в некоторых людях — и в простых рабочих и в командирах производства.

Видел Отнякин и тех, кто был бесповоротно в плену у старого, и тех, кто рвался из этого плена. И были люди, совсем не знавшие этого плена. Это были, по его мнению, самые сильные и дерзновенные люди. Коллективом сильных людей, безусловно, была и бригада Соколова.

«Серьезный и грамотный мастер Соколов, — думал Тихон Тихонович, бредя в некотором отдалении вслед за директором и главным инженером. — Преследовать судом общественного мнения расхитителей рабочего времени. Правильно сказано. Сергей Антонович, видать, советуется с Лениным. И как верно он сказал о необходимости быть стойкими перед случайными обстоятельствами, унижающими труд. И как боится, чтобы его не подняли на „щит славы“. Напечатай полосу целиком с похвалами его бригаде — и это его оскорбит. Наверно, для Соколова плохо работать — это все равно, что быть плохим отцом, не любить природу, вообще не наслаждаться жизнью, жить некрасиво. Это же о нем, кажется, Женя рассказывала, что он вдовец и растит двоих детей сам? Да, о нем… И вдруг бы о нем написать как о примерном вдовце?! Оскорбительная нелепость…»

Тихон Тихонович знал, что на заводе и до него шла борьба, что она продолжается и будет продолжаться, если бы Тихон Отнякин и не был на заводе. Но он также знал и то, что эта борьба в нынешних обстоятельствах жизни разгорится сильней и будет все разгораться. И в этой борьбе будут большие победы. Соколов и его бригада представились Отнякину будущими победителями. Соколов холодно отнесся на собрании к редактору, но это только порадовало — значит, надо заслужить от него доброжелательность, а пока Отнякин определил себя в союзники к Соколову.

XII

«Устал-то он устал, но его в самом деле жаль, — продолжал свои мысли о директоре Тихон Тихонович, вслед за ним и главным инженером поднимаясь по лестнице в заводоуправление. — Но натиск на вашу деятельность будет расти, и надо быть не на вашей стороне. И надо сделать все, чтобы этот натиск был наибольшей обновляющей силы».

Войдя в редакционную комнату и увидев на стенных часах, что до конца рабочего дня остались минуты, Отнякин позвонил Бутурлину.

— Поговорить с вами больно хочется, Леонид Петрович. Не зайдете ли?

— Гм… — послышалось в трубку. — Так ведь если больно охота, значит, разговор долгий. А у меня сегодня семейные неотложные дела.

— Тогда простите.

— Нет, нет, Тихон Тихонович. Позвольте вас пригласить к себе. Домой к себе. Если согласны, встречаемся в проходной.

В Бутурлине Тихону Тихоновичу понравилась интеллигентность и выдержанность. Суждения и предложения Леонида Петровича на заседаниях редколлегии (а их Отнякин провел уже дважды) показали, что он широко раздумывает над заводскими делами и любит завод какой-то мудрой любовью. Встречаться с Бутурлиным для Тихона Отнякина было удовольствием.

Встретив инженера у проходной, Отнякин не стал затевать большого разговора.

— Хочу просить вас, Леонид Петрович, принять от меня зачет по знанию завода, — лишь сказал он.

Бутурлин жил в поселке рядом с заводом, занимая одну комнату в трехкомнатной квартире. Уже при виде входной двери, грязной, с выдранным замком и разбитыми щелястыми филенками, Отнякин заметил, что квартира перенаселена и потому бесхозна; грязные стены прихожей были исковыряны гвоздями, от кронштейнов электрического счетчика к газовой трубе тянулась веревка с пеленками; не было коврика у входа в квартиру, зато перед каждой дверью в комнату лежали мокрые тряпки, словно тут люди считали прихожую чем-то вроде тамбура бесплацкартного общего вагона. И запах тут стоял какой-то вагонный. В прихожей не было вешалки, жильцы хранили верхнюю и рабочую одежду в своих жилых комнатах.

— Моя матушка, — сказал Бутурлин, вводя Отнякина в свою комнату и представляя его старушке, полулежавшей в гнезде, устроенном из подушек в углу стандартного дивана с высокой спинкой. — Как самочувствие, мама? — спросил он старушку. — Давно Люба тебя покинула? Кушать хочешь?

— Здравствуйте, товарищ, — старушка протянула навстречу Отнякину сухую желтую руку, скользнув по всей его фигуре ясными и живыми глазами. — Два часа уж в одиночестве и в египетской духоте томлюсь. Сыта, Ленечка… Ах, если бы ты выпроводил меня на воздух?

Бутурлин вынес из-за ширмы сложенный шезлонг и подал матери упавшие костыли.

Старушка с неожиданно проявившейся силой в руках и с живостью подняла себя из подушечного гнезда, опираясь на костыли. Ноги ее в шерстяных чулках казались ватными и служили ей слабой и ненадежной опорой.

Сведя больную вниз и устроив ее в тени молодых тополей, Отнякин и Бутурлин вернулись в дом.

— Восемьдесят третий год матушке, — сказал Бутурлин, входя в квартиру. — Старая коммунистка, в тридцать восьмом году в тюрьму попала, это чуть было не сгубило и мою карьеру… А знаете ли, давайте первым делом умоемся хорошенько, — предложил он и, взяв Отнякина под локоть, открыл дверь в ванную.

Раковина умывальника была разбита. Бутурлин, сняв один из трех оцинкованных тазиков, висевших на гвоздях, зачерпнул им из ванны воды и поставил на табуретку.

— Сегодня мы богачи: до второго этажа утром вода поднималась. Запаслись. Вот мыло. — Бутурлин вышел и тотчас вернулся. — Эх, не так, — огорчился он, увидев, что Отнякин умывался, не скинув даже пиджака. Сам он был гол до пояса. — Ну что ж с вами поделаешь. — Он взял тазик и вынес его. — Не умеем мы еще жить, пользуясь удобствами, — сказал он из уборной, выливая там воду. — Надо же додуматься: ведерный медный чайник в фаянсовой раковине чистить… — Бутурлин снова набрал воды. — Теперь я поплещусь. — Он нагнулся над тазом и погрузил в воду руки по локоть. — В кухне есть раковина, но к ней не подступишься. Тесна кухня для трех семей. — Он плеснул себе на голову пригоршню воды. — Да вы, Тихон Тихонович, идите в комнату… Полотенце на гвоздике оставьте.

Странным показался Отнякину быт инженера. Жена Бутурлина заведовала кафедрой в пединституте, была кандидатом каких-то наук.

Комната Бутурлина явно не устраивала ее обитателей. Она была мала, и прежде всего не хватало места для книг. Половину одной стены закрывал до самого потолка стеллаж, заполненный томами энциклопедии, Ленина, Маркса. Всему Горькому там уже места не нашлось, и его тома вместе с томами Льва Толстого улеглись в пространстве между тумбами письменного стола, по краям которого тоже были стопки книг: на одном краю — литературоведческие и философские, на другом — технические. Супруги разделили стол пополам. Вместо настольной лампы — бра, низко укрепленное на стене.

Книги, журналы, папки с газетными вырезками лежали на электрохолодильнике, на стиральной машине, на платяном шкафу, на первоклассном радиоприемнике и на двух подоконниках.

«Метров двадцать верных, — подумал Отнякин, оценивая комнату. — Значит, по шести с лишним метров на жильца есть. С такой нормой, превышающей среднегородскую, требовать улучшения жилищных условий у вас, Леонид Петрович, оснований нет».

И все же он сказал вошедшему Бутурлину:

— Не сердит вас такое бытовое устройство?.. Извините, но даже запах из уборной…

— Да, квартира неказиста, — согласился Бутурлин, растирая свое худое белое тело мохнатым полотенцем. — Сами мы виноваты. Помните, у Чехова в «Острове Сахалине» сказано, что русский человек относится к отхожему месту как к удобству презрительно. — Он достал из шкафа свежую сорочку и надел. — Хороший парень живет вот за этой стеной, комсомолец беззаветный. Сколько он уже отработал на субботниках на строительстве Дворца спорта и благоустройстве набережной; культуру парень строит, а никак не привыкнет ни сам, ни его жена к тому, что в собственной квартире ретирадную машинку нужно драить, и, независимо от того, большую или малую нужду ты справил, лить в унитаз воду.