Отец - Георгий Соловьев

О том, что школа выставила Анатолия кандидатом на медаль, Поройковы узнали стороной от людей.

И вот вчера вечером Александр Николаевич и Варвара Константиновна были в числе почетных гостей школы на торжественном акте вручения аттестатов зрелости. Их усадили за стол президиума. Директор школы огласил на весь зал и отдал им письменную благодарность с печатью и с подписями за хорошее воспитание сына.

Пока шло вручение аттестатов, наград и премий, новый классный руководитель Анатолия, Альфред Степанович, сидевший рядом со стариками, успел шепотом нахвалить им Анатолия и пожалел, что не может показать им его сочинение; по мнению Альфреда Степановича, это сочинение на свободную тему было настоящим свидетельством гражданской зрелости юноши.

— И дело совсем не в пятерке. Прямодушие, честность сына рабочего класса никаким золотом не оценишь, — сказал Альфред Степанович.

Когда все девчонки в белых бальных платьях и мальчишки, одетые, уже как совсем взрослые, получили аттестаты, директор попросил Александра Николаевича сказать свое родительское слово молодежи.

Александр Николаевич произнес не совсем складно, но растрогавшую его самого речь насчет того, что труд всегда красил человека, и призвал детей трудового народа достойно выйти навстречу их долгому трудовому веку.

По окончании торжественного акта и концерта самодеятельности Александр Николаевич и Варвара Константиновна пошли домой, чтобы не стеснять молодежь на ее прощальном балу. Да и время было полночное.

Варвара Константиновна несла печатанный золотом аттестат, а коробочка с медалью была в кармане у Александра Николаевича.

Анатолий, в этот вечер оживленный и заботливый, пошел проводить родителей до дому, хотя и ходу-то было всего полтораста метров. Доведя стариков под руки до самого крыльца, он обнял их за плечи и сказал:

— Ну что, папа, сдержал я слово? Можно мне верить?

И тут Александр Николаевич, стоя под когда-то посаженным им вязом, произнес вторую речь за вечер:

— Это верно, сынок, у нас с матерью и до самой этой минуты не было сомнений в тебе. Теперь у тебя аттестат зрелости наивысшей пробы. Комсомолец… Конечно, думали мы за тебя, твою дорогу в жизни хотели определить… Что ж, выбирай ее сам, а наше дело пожелать тебе доброго пути.

Анатолий опять с несвойственной ему нежностью поцеловал отца и мать и побежал по тротуару к школе, то исчезая в тени деревьев, то белея рубашкой в свете фонарей.

Вчера Александр Николаевич был уверен, что поступил правильно, дав Анатолию свободу в выборе пути. Сегодня же, когда Анатолий, вернувшись с восходом солнца, отсыпался, Александр Николаевич снова призадумался. «Сильная голова у парня. Тем более будет жалко, если он ею слабовольно распорядится… Да уж мое слово сказано. Разве что с Альфредом Степановичем поговорить, чтобы он еще маленько поруководил парнем?» — так думал Александр Николаевич, когда Варвара Константиновна настойчиво принялась заговаривать с ним.

— Нету моей власти теперь и над Анатолием. — Александр Николаевич показал пальцем в уголок за комодом, где были Лидочкины игрушки. — И в этом деле не в моей власти что-нибудь изменить.

— И эта болячка болит, — согласилась Варвара Константиновна.

— Я про Митьку говорю. Тоже с молодости большие надежды подавал. И при всех своих успехах в каком жизненном прорыве оказался… Убрали бы все эти игрушки: вернется внучка из лагеря — и сразу к воспоминаниям. А Митька?.. Вот съезжу для себя по Волге — к нему поеду. Сам.

— Так я тебя и пустила в разъезды. С врачами поговори сначала.

— А что мне врачи, жизни до ста лет прибавят? Сколько бы ни осталось жить, а я хочу жить так, как хочу…

— Постой, кажется, кто-то вошел…

В комнате появился совсем нежданный Артем.

— Здравствуйте, — сказал он, снимая парусиновую фуражку, и голос его дрогнул, — папа и мама, — он поцеловал и обнял мать, растерянно моргая выгоревшими ресницами.

— Вот и еще одна семейная проблема самолично заявилась, — сказал Александр Николаевич так, словно видел Артема только вчера. Он не встал навстречу сыну и не ответил на его поцелуй, лишь сунул руку в его ладонь.

Причины для обиды у отца были немалые. Уж больно настырен стал за последнее время сват Сергей Яковлевич. Недели две назад зашел он к Поройковым поутру, после ночной смены, как бы проведать, и завел разговор — сначала о здоровье Александра Николаевича, потом про то, про се поговорил и ринулся в атаку:

— Сноху-то, сват, видишь ли? Рожать ведь скоро ей. Подумай, как ей маяться со вторым дитем без мужа. Как бы работу бросать не пришлось. А ведь она нужный заводу человек.

— И детей вырастит, и для завода ценности не потеряет, — уклончиво ответил Александр Николаевич. — Что ж ей помочь, что ли, некому?

— То-то и оно, что есть, — подхватил сват. — Она вот все к вам, к Поройковым, значит, льнет… А ведь у вас у самих в детях прибавка, а сильная работница того и гляди из дома упорхнет. Думаю я, сват, по-отцовски приказать Виктории Сергеевне вернуться в родительский дом.

— Прикажи, прикажи, сват, — ответил Александр Николаевич и на том прикончил разговор.

В следующий раз, зайдя все так же, будто мимоходом с работы, Сергей Яковлевич обмолвился, что одобряет упрямство Вики и стоит решительно на стороне дочери. Потом он сказал, что в крайности даже благословит дочь на разрыв с мужем.

— Пойми, сват, дорогой мой, городскую жизнь на деревенскую менять — это все равно, что полжизни у себя отнять, — пояснил он свою решимость. — Это что же получается? Отец вовремя из деревни в город перебрался, чтобы детей в люди вывести. Дочь, значит, воспитал, до диплома довел, а она опять в деревню, и даже без всякой интеллигентной сельскохозяйственной специальности?

Александр Николаевич хотел было отделаться от свата молчанием, но тот продолжал, как бы вербуя его себе в единомышленники.

— Деревня — это что? Сколько лет — и все никак не устроится. Только начали сплошную коллективизацию — и сразу тебе на: головокружение от успехов получилось. И теперь вот все ошибки после культа личности исправляем. А Заволжье как было, словно в песне: «Пыль да бурьян», — так и осталось. Не зря же я в свое время из деревни-то переехал. Разве я обществу вред сделал? Не знаю… Только и в городе настоящий хозяин пользу приносит. Жди, когда вокруг города государственные парники и оранжереи понастроят… На колхозном базаре для меня всегда есть почетное местечко. Трудящемуся-то ведь питание нужно… — Разговор тогда прервала Варвара Константиновна, услав Александра Николаевича в магазин за молоком, а то быть бы скандалу…

— Ну, докладывай, — сказал Александр Николаевич, пристально всматриваясь в потного и пропыленного Артема.

Артем подвинул себе стул и сел так, чтобы видеть отца и мать.

— С Викой говорил… — сказал он страдальчески и робко. — Холодный разговор. — Бумажный репсовый пиджак, мятый, выгоревший и пропыленный, грубые и ободранные сапоги, несвежая синяя трикотажная «бобочка» — вся одежда на Артеме делала его самого необычайным, и пахло от него необычно — знойной степью и потом.

— То-то ты взмок весь, действительно как на морозе, — усмехнулась Варвара Константиновна.

XIV

Разговор с Викой у Артема был больше чем холодный; холодновато приняли его и отец с матерью. И его добродушное настроение, с которым он ехал к родным и горячо любимым людям, улетучилось бесследно. Он теперь чувствовал себя кругом виноватым и оттого растерянным.

Из писем матери и Вики Артем знал о внезапном повторном приезде Дмитрия с дочерью, знал, что Лидочка осталась жить у Поройковых, знал он также и о накрепко завязавшихся близких отношениях Марины и Сергея Соколова. Это все были тревожные вести. Жизнь семьи, как догадывался Артем, усложнялась. Но всего больше он тревожился за Вику. Он знал, что ему просто необходимо съездить к жене. Да в пору сева и всех последующих полевых работ невозможно было уйти хоть на день из строя совхозных механизаторов.

И вот, наконец, возможность представилась: из совхоза в областной город шла пятитонка, чтобы в речном порту взять отслужившие свой срок стальные тросы. С машиной директор совхоза решил послать Артема; уж больно совхоз нуждался в этих тросах, заполученных путем каких-то хитрых обменных комбинаций директора. Приближалась уборочная страда, и требовалась спешная поделка соломоуборочных волокуш. За тросами должен был ехать надежный человек.

Выехали с рассветом и вовсю погнали по степи. Лето на этот раз в Заволжье выдалось хотя и не с обильными, но довольно частыми грозами, а дня три назад «под налив» на целые сутки зарядил обложной дождик. В утреннем безветрии хлеба стояли чисто омытые и радостно зеленые. Они уже наливали колосья.