Настоящая фантастика – 2012 (сборник) - Андрей Бочаров

Дата отправления: 22.02.2039

Маринка постоянно в лаборатории и даже спит там. Она почти не ест, и я боюсь за нее. У нее такое лицо, словно если бы она не была парализована, то повесилась бы в ближайшем чулане на манер гражданина кантона Ури. Но проблема в том, что ей сейчас не только в туалет сходить, но и не повеситься без моей помощи. Я почти все время один и, кажется, забываю, как говорить.

Мою, меняю трубки и катетеры, тех, кого уже не надо мыть, жгу и ссыпаю в урны. И мечтаю о том, чтобы как следует выспаться, а потом читать. Читать, читать. Иногда думаю, что если бы ко мне в комнату вошел булгаковский Воланд, я бы попросил у него покой. И Ленку Максимову.

Мы бы сидели с тобой при свечах, пили фалернское из запыленного кувшина, ты бы, как Мастер, писала книгу, а я с преогромным удовольствием делал все, что полагается делать Маргарите – спал под цветущими яблонями, думал и читал. Все-таки хорошо, что у меня есть такой друг, как ты. И мне иногда ужасно жаль, что все это время, пока мы с тобой каждый день могли гулять и болтать, я так и не удосужился попытаться дочитать до конца хотя бы одну из книг, которые ты любишь. А сейчас, когда я их прочитал уже не один десяток, сомневаюсь, что представится случай их с тобой обсудить.

У меня такое ощущение, что моя душа стала как вареный куриный желудок. Знаешь, я вчера убил Женьку. Ему было совсем плохо. И Маринка сказала, что пора его «отпускать». Я подошел, все приготовил, а потом посмотрел на него и понял, что не смогу.

А потом бродил по коридору и, как-то само собой получилось, забрел в его комнату. Женька у нас был на привилегированном положении, как технически умная голова, и жил один. Посмотрел. И там все, как у всех. Письма на стене. Как только открыл дверь, зашелестело, как в роще. А пригляделся, а это не чужие письма, а его. К Маринке. Он, наверное, больше полсотни написал. Даже странно, по девчонкам столько бегал, а ей писал письма.

Я их прочитал. На Земле это было бы плохо, даже неприлично. А здесь, на Жемчужине, все по-другому. И я их прочитал. Не все, десяток-полтора. А потом сходил в лазарет, привез Маринку в комнату, повынимал ей все письма из конвертов, а потом к печке отправился.

Честно говоря, боялся, как она эти письма воспримет. Потому что это столько чувства, что оно словно само себя изнутри разрывает. И письма от этого совсем не сентиментальные, какие-то изломанные и неправильные, и очень красивые. Ты как-то мне показывала в альбоме Пикассо (я еще, дурак, смеялся, что «голубой» период) такую репродукцию, где огромная женщина, как будто составленная из скальных глыб, такая громоздкая, первобытная, угрожающая и очень телесная, как только что распаханная земля. И вот у него такие же письма. И я подумал, что вдруг она со своими бактериями, микроскопами всего этого не поймет. Я бы не понял, если бы ты мне ту картину не показала.

А она поняла. Я ее на руках отнес, чтобы она могла его поцеловать. А потом я Женьку убил, потому что понял, что ничего лучше с ним уже точно не случится.

Максимова, давай договоримся. Когда я буду умирать, ты ведь меня поцелуешь. Даже если у тебя к этому времени будет знойный муж-атлет и дюжина детей. Положи руку на что хочешь и пообещай. А я пообещаю не умирать слишком далеко от тебя, чтобы ты успела.

Твой друг С. Ч.

Дата отправления: 15.03.2039

Я знал, что они не полетят за мной. Даже странно, почему я раньше не чувствовал, что мне отсюда никуда не деться. У меня наверняка нет ни капли интуиции. Маринка держится, и мы по-прежнему вдвоем.

Я был у французов. Там никого не осталось. Но я проверил кое-что и уверен, что сигнал на Землю они все-таки отправили. Так что рано или поздно сюда кто-нибудь прилетит. Правда, в какой-то момент показалось, что на станции еще недавно обитал кто-то живой, есть свежий мусор, но никто не убирал нечистоты и трупы, поэтому, даже несмотря на холод в комнатах, там жуткий запах, и, если б не опыт сидения среди трупов в запертом крыле, я бы, может, и побоялся за свою психику. А уж человек послабее нервами с мозгов бы попятился моментально, только в путь. Но это я так, храбрюсь, а на самом деле там совсем плохо. И ребята валяются везде, прям в лужах… Извини, ты ж у меня тоже натура тонкая. Хоть и пишу вроде как самому себе, а ведь все равно не исключен вариант, что я отсюда не вернусь, и ты эти письма все-таки получишь.

Расставил по снегу возле посадочной площадки сигнальные огни. Но насчет заразы не беспокоюсь. Не будут кровь из банок в себя закачивать – ничего плохого не произойдет.

Хотел дойти до японцев, потому что слышал звук корабля. И, если это не была галлюцинация, на японскую базу прибыла партия новобранцев. Очень хотелось пойти посмотреть и, если что, попросить помощи, но не смог – несколько дней сильно мело и продолжает мести, так что даже шавки не подбираются к двери. А уж этих тварей обычной метелью не испугать.

Помнишь, у Булгакова: «У-у-у! Вьюга в подворотне поет мне отходную, и я вою с ней».

Все равно, я думаю о тебе.

С. Ч.

Дата отправления: 20.03.2039

Несколько раз пытался пройти к японцам, но меня едва не загрызли проклятые шавки. Они выглядят как-то странно, с раздутыми боками и шерсть лезет клочьями. И я видел несколько издохших, но не стал подходить, потому что их до половины затянуло какой-то белой пленкой, а мне сейчас меньше всего хотелось бы подцепить смертельную новинку из местной флоры или фауны.

Маринке вроде бы становится лучше. Во всяком случае, она пару раз пыталась вставать сама. У нее сохнет левая рука, но то, что она уже пару раз сумела без моей помощи сходить в туалет, ее очень ободряет. Так что в целом у нас все идет на лад, и судьба медленно отворачивает от нас свой тучный филей и обращает в сторону нашего космического закутка сострадательный фас.

Немного тянет за душу то, что увидел на французской станции. Мертвые люди как поленья лежат, просто так, поверх земли. Пока к ним прилетят, туда уже шавки заберутся, объедят тех, кто на холодке не… испортился… Вот ведь, даже думать невыносимо, а все равно думается. Так и придется снова туда тащиться в костюме, хоть закрыть их чем-нибудь, что ли. Похоронить всех нереально, костюм-то костюмом, а если я там буду особенно копаться, то светиться начну. Но так оставить не могу.

Странно, каждый день вижу гниющее человеческое тело, а чувства пустоты, окаменелости внутренней нет. Раньше был как терракотовый воин – ничего не чувствовал, зато теперь как будто даже слово навылет проходит. Маринка иногда огрызнется на меня из-за ерунды какой-нибудь, а у меня на душе еще долго кошки скребут, что это я виноват. Кажется, еще немного, и я снова смогу плакать. А там, глядишь, перестану сомневаться в том, что все еще жив. А то до сих пор иногда находит…