Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет - Дэвид Гриффитс

По большей части советские исследователи вставали на сторону русско-советского национализма. Конечно, учебники частенько хотя бы на словах отдавали должное Марксу и Энгельсу, после чего осуждали екатерининскую внешнюю политику в целом. Однако для специализированной литературы гораздо более характерно отрицание того факта, что какие-либо агрессивные планы или проекты когда-либо существовали. Это отрицание может принимать разные формы. Один из вариантов был предложен Ольгой Петровной Марковой, пришедшей к выводу, что «греческий проект» был всего лишь дипломатической дымовой завесой, призванной напугать западноевропейские державы и отвлечь их внимание от истинной цели екатерининской политики, а именно захвата Крымского полуострова, произведенного в 1783 году. «На самом же деле, — пишет она, — “греческий проект” […] как реальный проект внешней политики России 80-х годов XVIII в. не существовал»{554}. В подтверждение она ссылается на недостаток компрометирующих документов в бумагах Григория Александровича Потемкина или в сенатских архивах{555}. Сходно с этим толкование Августы Михайловны Станиславской и Юрия Робертовича Клокмана. По их мнению, «греческий проект» на самом деле существовал, но был не более чем временным отклонением от обычного политического курса: в общем и целом этот проект не оказал на российскую внешнюю политику сколько-нибудь значительного долгосрочного влияния{556}. А.В. Фадеев подходит к тому же вопросу с другой стороны. Не вдаваясь в обсуждение самого существования подобного проекта, он объявляет его замысел «химерическим», по сути настаивая, что, поскольку императрица не располагала ни денежными, ни человеческими ресурсами для его осуществления, он не был целесообразным, а следовательно, не мог существовать и не существовал{557}. Несмотря на все различия в подходах, в своих последних работах советские историки сходятся в одном: что, хотя при Екатерине II «греческий проект» никогда не был краеугольным камнем российской внешней политики, он был раздут вне всяких пропорций западными державами и последующей буржуазной историографией с целью убедить публику в опасности, исходящей от «русского кнута»{558}. Таким образом, «греческий проект» был приравнен к знаменитой фальшивке — завещанию Петра Великого.

Такой подход, в разных его вариациях, не решает всех проблем, даже если отвлечься на время от необходимости согласовывать сочинения Маркса и Энгельса с требованиями советской внешней политики. Как показывают документы, «греческий проект» не был иллюзией Екатерины или западноевропейских правителей и историков. Не был он и случайным отклонением от курса. Его актуальность не ограничилась 1780-ми годами, хотя именно в это время существовала наибольшая возможность его реализовать. Нет, «греческий проект» был краеугольным камнем российской внешней политики на протяжении всей второй половины царствования Екатерины, когда расстановка политических сил в Восточной и Юго-восточной Европе едва ли не требовала от России решения турецкой проблемы. Доказательства тому не могут быть найдены ни в сенатских архивах, ни в бумагах князя Потемкина по той простой причине, что ни Сенат, ни князь не принимали непосредственного участия в формировании российской внешней политики. Не стоит искать доказательств и в отчетах иностранных наблюдателей и комментаторов, чьи мотивы могут быть взяты под подозрение. В нашем исследовании мы будем полагаться на безупречно достоверные источники, исходящие из непосредственно связанных с императрицей кругов: на обсуждения, проходившие в Государственном совете, роль которого заключалась в том, чтобы подавать государыне советы по вопросам внешней политики; на бумаги самой императрицы Екатерины II; на записи ее личных секретарей — Александра Андреевича Безбородко, Петра Васильевича Завадовского и Александра Васильевича Храповицкого, — с которыми она делилась своими намерениями и замыслами; наконец, на депеши австрийского посланника Людвига фон Кобенцля, в задачи которого входило доносить об этих намерениях и замыслах своему суверену, от чьей помощи, в свою очередь, зависело осуществление всего проекта.

В течение первого десятилетия своего царствования императрица уделяла Османской империи сравнительно мало внимания. Неминуемая скорая кончина польского короля вынудила ее сосредоточиться на происходящем к западу от границ ее империи. Политическая система, созданная Екатериной совместно с Никитой Ивановичем Паниным с целью гарантировать доминирование России над Польшей, была известна как «Северный союз»[194] и требовала альянса с Пруссией{559}. Екатерина добилась своей цели — временно. Но в попытке сохранить это доминирование императорские войска случайно нарушили польско-турецкую границу, что заставило турок по наущению французов объявить в 1768 году России войну. Совершенно неожиданно императрица столкнулась с необходимостью иметь дело с турками, и при этом без особой надежды на помощь Пруссии, не жаждавшей расширения России на юг.

С помощью Пруссии или нет, но русские войска быстро разгромили своего противника, что побудило Алексея Григорьевича Орлова выдвинуть план изгнания турок из Европы. План предусматривал поощрение балканских христиан к восстанию против своих угнетателей, что отвлекло бы турецкие силы от основного театра военных действий в дунайских княжествах{560}. Перемещение в 1769 году российского флота с Балтики в Средиземноморье должно было подвигнуть на восстание восточных христиан, особенно греков. Хотя результаты этих действий не оправдали ожиданий, российские войска тем не менее продолжали свое победоносное шествие, и к 1770 году Государственный совет начал обсуждать условия мирного договора с Турцией. В том виде, в каком они в конце концов были сформулированы, они включали в себя: удержание крепостей Азов, Керчь и Еникале, изъятие Крымского полуострова из турецкого суверенитета, независимость Молдавии и Валахии (хотя время от времени звучало требование об аннексии этих княжеств вместо получения с турок военной репарации), свободную торговлю на Черном море и свободный проход через проливы в Средиземноморье, а также оккупацию одного или двух островов Греческого архипелага с целью снабжения российского флота провиантом{561}. Стоит подчеркнуть, что ни эти условия, ни план Орлова не были «греческим проектом». Они представляли собой не более чем конкретную дипломатическую и военную реакцию на непосредственно имеющую место ситуацию. Полное уничтожение Порты не казалось делом ближайшего будущего.

Даже в такой формулировке российские требования не выдержали критики со стороны двух немецких держав, Пруссии и Австрии: обе опасались усиления российского государства в Восточной Европе. Дипломатическое напряжение было частично разрешено первым разделом Польши, в котором участвовали все три державы. По настоянию и Пруссии и Австрии соглашение с Россией о разделе Польши включало статьи, условием которых был запрет не только на присоединение, но и на наделение Молдавии и Валахии независимостью{562}. Невзирая на эту уступку немецким державам, Екатерина II вынудила турок заключить с ней в Кючук-Кайнардже тягостный для них и выгодный для нее договор, по которому она приобрела крепости Кинбурн, Керчь и Еникале, землю вдоль северного побережья Черного моря, добилась независимости Крыма (условие, которое ни один проницательный государственный деятель не счел бы долгосрочным) и свободы торговли на Черном море и на всем пути к Средиземноморью{563}. Всего этого она достигла своими личными усилиями, но при этом ей было очевидно, что большего без согласия хотя бы одной из двух немецких держав ей добиться не удастся. А поскольку Фридрих Великий уже заявил о своем неприятии дальнейшего расширения территории за счет Порты, так же очевидно было и то, что единственной альтернативой Екатерины был отказ от сотрудничества с Пруссией и от всей «Северной системы» ради союза с Австрией. Но до тех пор, пока Австрией правила Мария Терезия, она не позволила бы никакого сближения с горячо презираемой ею российской императрицей. По этой причине и несмотря на проблемы, возникшие в связи с независимостью Крыма, на протяжении следующих нескольких лет вопрос о судьбе Порты оставался открытым.

Однако к 1780 году начал заявлять о себе сын и соправитель Марии Терезии Иосиф II. Проявляя самостоятельность, весной 1780 года он нанес визит российской императрице в Могилеве, где они достигли понимания касательно «греческого проекта»{564}. В ноябре того же года со смертью Марии-Терезии открылся путь к заключению австрийско-русского союза, который бы позволил осуществить проект, как только сложатся подходящие обстоятельства. К маю 1781 года союз был заключен посредством обмена письмами, таким образом ознаменовав окончательный распад «Северной системы»{565}. Судьба Никиты Панина складывалась аналогично судьбе его детища. С этого момента императрица могла наконец серьезно задуматься о воплощении «греческого проекта» в жизнь.