Опасное молчание - Златослава Каменкович

Да, Петро не забыл свою первую встречу с геологами… Он уже не раз побывал на могиле «Чехова» — отца Леонида Скобелева. Конечно, Петро еще в письме к Леониду одобрял желание молодого Скобелева устроиться работать на шахте в Червонограде. Условились, как только Северов утрясет свои дела, связанные с получением совершенно незапланированного отпуска, Петру в Закарпатье будет дана телеграмма. Петро сообщил Игорю адрес Ганны, куда надо телеграфировать.

Петро отправил в Червоноград письмо Федору Рубкину, давая знать, что приезд Леонида Скобелева откладывается на месяц, что и сам Петро уезжает в Закарпатье и будет во Львове к приезду Скобелева.

Ключи от квартиры оставлялись «маме Ксене» — так ее называла Наталка Кремнева, а с годами и Петрик с сестрой, — и Петро просил, если друзья из Ленинграда вдруг нагрянут в его отсутствие, встретить их: ведь Кремневы тоже уезжают. Смеясь, напомнил: встретить поласковее, чем мама Ксеня встретила Петрика тогда, в сорок четвертом, когда они с сестрой вселялись…

— Ну, голубь мой, раз ты такой злопамятный, — в том же шутливом тоне пожурила мама Ксеня, — припомню я тебе ту голубятню! Ох, ох, срам! У хлопцев уже усы пробиваются, женихи, а ты со своими дружками — Олесем, Йоськой и Васильком соорудили на чердаке голубятню… Кому тогда из-за вас попало? Мало того, что управдом нашумел, а постиранное белье соседей, то самое, что запачкали ваши птицы, кто перестирывал? Мама Ксеня, да?

— Виноват, каюсь… — по-сыновьи нежно обнял Петро свою заступницу. — Был такой грех, гонял голубей…

— Не подлизывайся, — с улыбкой проворчала мама Ксеня, — ладно, встречу…

В тот же вечер она и семеро из ее теперь уже одиннадцати детей провожали на вокзале Петра и Кремневых. Правда, Мирослава Борисовна с Любой и Наташей пока еще направлялись в Ровно. Ванда Чеславовна просила Кремневу взять с собой в Закарпатье Марьяна — пусть мальчик проведет лето в горах.

Горный чародей

Третью неделю Петро на высоких полонинах колхоза имени Ивана Франко. Бродит с чабанами среди живой лавины овец по трудным горным тропам и кручам. Ночует, где останавливает ночь. Случается и промокнуть до нитки под внезапным ливнем. Но у жаркого огня ватры всегда высушишь одежду, отогреешься. А заодно и послушаешь старинную легенду…

Петро наблюдает, как разгорается заря, одевая горы и светлую одежду утра, как каждая травинка, каждый лист, каждая птица умывается чистой и прохладной росой. А солнце, проспавшее всю ночь в объятиях тумана, вдруг встанет такое ясное, счастливое, щедрое, что его тепла хватит обогреть весь мир.

Сперва Олекса Валидуб, усач с белыми косматыми бровями и глубоким шрамом через всю щеку, угрюмый и будто молчаливый на первый взгляд, не очень радушно встретил Петра, которого привел внук Левко.

— В колхозе коня надо было попросить, пешком сюда неблизкая дорога, — как-то насмешливо кольнули острые глаза старика.

— Верхом неинтересно, Олекса Андреевич, — улыбался гость.

— Чего ж так?

— Конский топот мешает слушать горы.

Как-то, послушав его, Петро с интересом спросил:

— Олекса Андреевич, вот вы говорите — нужно и на этих, клочках земли высоко в горах сеять. Что, по-вашему, здесь может уродиться?

— Гей! Земля тут добрая: и овес уродится, и люцерна, кукуруза, картофель… А вот посмотрите на этот виноградник, — широко повел рукой Валидуб, — Я его вырастил. Позапрошлой осенью здесь побывал старший лесник. Так он так сказал: «А вы, Олекса Андреевич, настоящий чародей!» Да, так, и сказал… — блестя помолодевшими глазами, закончил старик.

Свет большой мечты, которой живет Валидуб, делает его лицо моложе.

— Мы с партийным секретарем Любомиром Ярославовичем, как рыба с водой. Хороший, разумный человек. Он даже ученых в мой поднебесный виноградник привозил. Если по-научному сказать, опыты тут ставим, испытываем разные сорта винограда в неполивных условиях… Вот нужно еще про посевы на полонинах серьезно подумать… А то, что меня теперь уже многие в районе горным чародеем называют, — ни к чему. Чары тут ни при чем. Труд, любовь к делу и терпение — вот и все «колдовство».

Валидуб повел Петра по каменистой тропе к скале, напоминающей огромное каменное чудище, на спине у которого неожиданно, подобно драгоценному изумруду, зазеленела удивительная коллекция винограда.

Они шли вдоль линии виноградных лоз, временами останавливаясь у тяжелых гроздей. Особенно Петра поразил сорт «Молдавский» — и урожайностью, и вкусом, и красотой.

— Восемь лет минуло с той поры, как я здесь первые саженцы посадил, — Валидуб осторожно приподнял и принялся подвязывать лозу с янтарными гроздьями, из-за которых почти не видно было листьев. Его черные, загорелые пальцы, еще гибкие и сильные, ловко справлялись с работой. — Тут у меня местные сорта, там — двадцать различных подводов. Вот, глядите, этот называется «пино черный». Пробуйте, пробуйте…

— Хорош, — лицо Петра излучало удовольствие.

— А теперь отведайте вот этот. — Валидуб сорвал тяжелую розовую кисть.

Петро отщипнул несколько крупных ягод.

— Сладкий как мед…

— Называется «левко», да, это в честь моего внука, — старик шершавой ладонью погладил большой лист, словно головку ребенка.

— Так вы, Олекса Андреевич, этот сорт сами вывели?

— И этот, и еще три… Пойдемте, покажу.

— А вы действительно чародей! — не мог скрыть своего удивления Петро, остановившись у виноградной грозди весом не менее пяти килограммов. — Вот и стойте, я вас у этого изобилия сфотографирую…

Валидуб расспрашивал, видел ли писатель, как широко разрослись виноградники на месте старого речища. И, получив утвердительный ответ, не без гордости заметил, что в прошлом году колхоз получил от виноградарства большой доход. А ныне снимут урожай еще богаче.

Олекса Валидуб гордился сыновьями, особенно младшим — Данилой, колхозным председателем. Этот, по мнению отца, носит на плечах настоящую хозяйскую голову.

Поздним вечером у ватры старик рассказывал Петру:

— Сразу после войны люди в селе косо смотрели на Данилову затею — заставить речку отступить, отдать землю под виноградники. А тут еще всякая брехня… Гей, гей! Лихой человек в селе, что волк в отаре. Кто-то слух пустил: близится страшный суд, конец света! Короче: сорока сороке, ворона вороне, грач грачу, дурак дураку! Одна сбрехала, другая не разобрала, а третья по-своему перебрехала… И пошли звонить по селу: «Зачем реку отводить? Кому нужны теперь виноградники? Не сегодня-завтра наступит «армагеддон»! Крики, плач, ссоры с мужьями. Беда!

— Чем же это кончилось? — заинтересовался Петро.

— Собрал Данило своих бывших партизан, и ринулись они в атаку на речку. И пограничники пришли на подмогу. Ну, женщины посмотрели да и взялись за ум-разум: вышли тоже на строительство дамбы.

— Люди уже про тот клятый армагеддон позабыть успели, а моя Доминика не перестает стращать детей, — вздохнул в темноте пастух Назарко. — И меня грызет: «Кидай работу! Молись, несчастный, богу Иегове, и он не даст тебе загинуть в огне». Прошу ее: сиди, бабо, не кукукай! Кто ж нас кормить станет, если я не выйду на работу? Стыдно людям в очи глядеть: на ферму не выходишь, детей в школу не пускаешь. Опутала их страхом… Была ты человеком, а какой дьявол тебе в сердце яду напустил? Доминика в библию свою уткнется, молчит, будто меня не слышит и не видит… А то вдруг скажет: «Братья и сестры мои — вот кто после армагеддона останется жить на земле». Ну, думаю, сдурела жинка! И грызлись мы с ней целую зиму, жалко на детей было глядеть. Все-таки, надеюсь, придет просветление к моей старухе, — сказал он в заключение.

Не всегда Валидуб был пастухом. И лес рубил, и плотогонил, и у барона на виноградниках спину гнул, мозоли зарабатывал. Потом судьба забросила его во Львов — выкладывал брусчаткой мостовые…

Пятьдесят с лишним уже минуло с той поры, когда однажды его, двадцатилетнего гуцула, в этом большом городе подхватила лавина безработных и увлекла на Стрелецкую площадь.

На площади шум и гомон. Толпа гудела, как растревоженный улей. С большим трудом Олексе удалось пробраться к холму, где под густыми каштанами стояли люди в простой, рабочей одежде, выкрикивая:

— Всем бросать работу!

— Шабаш!

— Нехай паны сидят без воды и хлеба!

— Верно! Немало испытали мы нужды и горя!

— Будем держаться до конца!

А кто-то низенький, в коричневой шляпе, подняв вверх руки, уговаривал:

— Люди! Возвращайтесь на работу! Никаких беспорядков, мирным путем добьемся от предпринимателей удовлетворения всех наших требований!

Но его оттолкнул высокий седой человек в сапогах, крикнув:

— Сказал пан: «Кожух дам!..» Не слушайте его, люди! Ничего мирным путем не добьемся! Нас стараются обмануть, замазать глаза! Забастовка должна продолжаться, пока предприниматели не согласятся удовлетворить наши требования.